— Эх, — пришибленно вздохнул Юраша, не смея прямо поднять взгляд на Алика. — Знал я одного. Выдержанный был карманник. Не пил, с женщинами не водился. Сам в милицию пришел: надоело мне все, говорит, скучно стало…
— Дурак! — в сердцах сказал Алик. — Что с тебя, дурака, взять? Сколько раз я просил: думай, думай, думай…
Юраша дернул головой и показал злые зубы.
— Сам думай, — огрызнулся он.
Алик долго сидел молча, безучастно глядя прямо перед собой неживыми глазами. Досада и злость уступали место страху. Холодными волнами подкатывал он к самому сердцу. «А что, если девицы сообщат в милицию? А что, если там уже объявили розыск?»
Милиции Алик боялся.
Не так давно они вместе с Юрашей получили по пятнадцати суток за мелкое хулиганство. Подметали дорожки парка. Проходившие мимо ребята и девушки бросали на них насмешливые взгляды. Юраша поворачивался к прохожим спиной. Алик же, напротив, бодрился, острил, держался киногероем. Правда, и у него на душе скребли кошки. «Ведите себя, как положено, — сказал им дежурный офицер милиции. — Для первого раза вам определена мягкая мера наказания». «Будем стараться», — кисло пообещал Алик.
Ему и в голову не пришло всерьез отнестись к словам капитана милиции. Отношения с ним он определял по принципу «кто кого обманет». На этот раз он просто сделал неудачный ход. Судьба играет человеком… А не наоборот.
У фаворитки
— Тетя, дорогая тетя… — растроганно, со слезой в голосе повторял Алик, и в самом деле волнуясь, как артист на своем бенефисе. — Милая, добрая, хорошая… — Он бережно держал своими руками усохшую, костлявую, в шершавой морщинистой коже, словно в замшевой перчатке, безжизненную руку чужой тетушки и преданно заглядывал ей в глаза.
Это был самый ответственный момент встречи, которого больше всего боялся Алик. Чуткое, подозрительное ухо старухи могло уловить малейший оттенок фальши — и тогда пиши пропало.
— Я взял отпуск, тетя. Проведу его здесь. Немножко помогу вам.
Он играл превосходно. Тетушка вытащила свою руку из его цепких пальцев и ворчливо проскрипела:
— Мог бы и не приезжать. У меня приступы вот уже двадцать лет. Но я еще не собираюсь на тот свет.
— Дай бог, тетя. Я очень рад — вы просто замечательно выглядите, — тонко сострил Алик.
Древняя старуха была похожа на ведьму из детских сказок — сгорбившаяся, с кривым хищным носом, седыми патлами и живыми пронзительными глазами. Про себя он тут же окрестил ее Вельзевулом.
— Ну, так уж и хорошо… А ты стал совсем большой. Настоящий мужчина. Маленьким ты был темней. Впрочем, с возрастом цвет волос может измениться. — Она пытливо оглядела его — Как мало осталось от прежнего мальчика! Ишь вымахал, гренадер…
Алик застенчиво потупил глаза, стоял ни жив ни мертв.
— Как Настенька, твоя сестрица? — после паузы вновь заскрипела старуха.
Алик выдохнул: «Фу, пронесло», — зарумянел, оживился:
— Всех извела. И нас, и себя, и женихов. То глупый, то старый, то бедный, то некрасивый…
— Я знаю, мне Валя писала.
— Вы сами очень редко пишете, тетя, — с укором уточнил Алик.
— Да, — капризно подтвердила старуха. — Раз в год. Это мое правило. А кому надо чаще? Кому я нужна, живая развалина? Ты учишься или работаешь?
— Я инженер, тружусь на большой стройке, тетя.
— Партийный? — Они до сих пор стояли в прихожей ее двухкомнатной квартиры. Тетя получила ее взамен своего снесенного при застройке микрорайона кирпичного дома.
— Ну что вы, тетушка! — всей душой возмутился Алик. — Я не хочу ни с кем объединяться, ходить на собрания, платить взносы. У меня свои принципы. Я индивидуалист. И вообще, если хотите знать, для меня семья, в широком, разумеется, смысле, — единственная общественная организация.
— Что же мы стоим здесь? — проскрипела тетя. — Проходи, голубчик. Как там у вас? Поди, суета? Девицы, как и прежде, всё в бегах за модными тряпками?
— Вот именно, тетя, — с пониманием улыбнулся Алик.
Он осторожно оглядывался по сторонам. В комнате, загроможденной старой и новой мебелью, было сумрачно и затхло. В углу наблюдательный внучатый племянник заметил большой телевизор. Еще раньше краем глаза засек на кухне холодильник.
Весь правый угол занимал старинный оклад иконостаса — тусклые иконы со строгими ликами Христа, богоматери и святых, с полуслепо мигающим огоньком лампадки.