Зашатаются стены лучших приморских ресторанов.
Здесь, в этом городе, как на земле обетованной, в тебе пробуждается возвышенное, поэтическое — пьянящий воздух, необъятное золотистое море солнца, смешанное с пронзительной синевой неба, желтеющая зелень лип, кленов, каштанов, акаций.
А безумно красивые женщины? Ах, Юраша, в нашем доме живет одна девочка. Когда я встречаю ее, хочется зажмуриться, будто смотришь на ослепительно яркий огонь. Я обязательно доберусь до нее, мой дорогой.
Чудовище проснулось и снова кхекает. Понесу ей чай. Жди сигнала. Теперь уже скоро. Пер аспера ад астра — тернист путь к звездам, Юраша. Письмо порви…»
Вечером разморенная чаем тетушка, полузакрыв глаза, сидела в глубоком, обитом красным вытертым плюшем кресле с высокой резной спинкой. Алик пристроился рядом на стуле и вслух читал Чарскую. Пеньюары, будуары, мелкие, глупые страстишки пансионаток, их дурацкие секреты и мечты, злые классные дамы, суета, обиды, пошлые желаньица, убогие порывы благородства и отвратительная слезливость — все было чуждо твердокаменной душе рослого верзилы, томимого зеленой скукой.
Ему бы распрямиться, взмахнуть ручищами — и посыпались бы, покатились ко всем чертям все эти скляночки и баночки, мешочки, тряпочки, салфеточки, рассыпалась в прах вся эта рухлядь вместе с этой долговечной старухой, Мафусаилом в юбке.
Но Алик смирял себя, укрощал безумные порывы своей бунтующей плоти, рвавшейся, как птица, на простор из этой забитой барахлом квартиры. Глаза его машинально бегали по строчкам, сочный колоратурный баритон наполнял комнату. Он дочитал главу до конца, поднял вопрошающий взгляд на тетушку. Глаза у нее подернулись пленкой, как у сонной курицы.
— Спасибо, милый, — сказала она надтреснутым голосом старой черепахи. — Сейчас уже так не пишут.
«Ура!» — ликовал про себя Алик. Безупречное личное поведение и собачья преданность принесли первый трофей. Старуха назвала его «милым». Такого еще не было.
— Конечно, — искренне поддакнул он. — Выдумывают невесть что, а ты читай и ломай себе голову.
Расчувствовавшись, тетушка пожелала сыграть на рояле. Алик, изображая высшую степень предупредительности, словно услужливый официант в ресторане, подвел ее под ручку к инструменту и усадил на круглый вращающийся стул. Она открыла крышку, и он поспешно, опережая просьбу, подтащил к роялю громоздкий торшер. Раздались неуверенные, слабые аккорды. Старуха запела. Ему казалось, он сходит с ума. Она пела арию Баттерфляй. Это было настолько нелепо, что Алик, позабыв об осторожности, едва не захохотал на весь дом, но сдержался и тут же, спохватившись, взял себя в руки и, охваченный подхалимским порывом, подтянул ей. Они пели в два голоса. Алик старался, чтобы его уверенный, наполненный жизнью голос не перекрывал голоса этой ведьмы, звучащий предсмертным петушиным криком. Они спели до конца, и старуха благодарно коснулась его руки ледяными кончиками своих пальцев.
— Мой любимый романс «Закатилось солнце…», — мечтательно сообщила она, и Алик тут же предложил спеть его.
— «Закатилось солнце, заиграли краски…» — старательно подпевал Алик. «Чтобы ты подохла!» — думал он, преданно глядя на старуху.
«Дела идут на лад, — писал он Юраше. — С каждым днем я одерживаю все новые победы. Теперь вечерами мы поем с ней романсы. Как ни странно, ей нравятся и бодрые молодежные песни. Так что теперь уж, как видно, ждать осталось недолго. Вчера у подъезда встретил ту солнцеволосую девочку. Ей нет и восемнадцати. Представляешь? Первый раз в жизни я так волновался — у меня сердце прыгало, как нервная лягушка. Она такая чистая, светлая, Юрашка! Кажется, я влюбился по-настоящему. Боже, и это я! Назначил ей свидание. Не девушка — сказочная страна. Фигурка богини Ники. Ее зовут Машенька. Она смотрела на меня с нескрываемым интересом. Я решил подарить ей золотые сережки.
А ночью меня мучила бессонница, мерещились всякие ужасы. Казалось, комната полна привидений и старуха в беспамятстве хочет задушить меня. Это нервы. Идет большая игра. Я играю ва-банк. И прошу еще одну, последнюю карту.
Очень жаль, что ты так быстро истратил свои деньги. Надо быть осмотрительней и помнить о завтрашнем дне. Ничем тебе, увы, помочь не могу. Постарайся самостоятельно найти выход из положения. Но не вздумай надеть на себя ярмо — поступить на работу. Эта трясина сразу же засосет. А мне придется с горечью в сердце исключить тебя из нашего сообщества кавалеров удачи.
Перестань посылать телеграммы. В нужный момент я сам вызову тебя. Не волнуйся, не забуду. Уже здесь я до конца осознал, что один имею полное право на наследство, не только по праву крови, но и по взглядам, по убеждениям и образу жизни. Я — единственный законный наследник фаворитки…»