— Только, прошу вас, не волнуйтесь, пожалуйста, — вдруг заговорил Юраша каким-то клокочущим, пугающим голосом, и взгляд его из нежного стал сначала непроницаемым, потом отсутствующим, потом пепельно-металлическим, потом беспощадным, как лезвие ножа.
— Ой! — слабо вскрикнула она. — Что с вами?
— Ничего, ничего, я же сказал, пожалуйста, не волнуйтесь. И не кричите, — быстро говорил Юраша, проворно хватая цепкими пальцами ее сумочку. — Я ничего плохого не сделаю. Посмотрю, и все…
Время потекло как-то слишком скучно. Секунды стали длинными, как километры. Он тянул к себе ее сумочку, она не отдавала. Он потянул сильнее, она упорно сопротивлялась, покрываясь липким потом страха. На ее лице заблестели мелкие капельки. У него на шее синими ручейками набухали вены. Она крепко прижимала сумочку к своей груди.
Если бы две минуты назад он вздумал попросить у нее даже тысячу рублей, она, не колеблясь, вручила бы ему все, что смогла бы достать. А теперь она решила скорее умереть, чем отдать хоть копейку. Подлый обманщик. А лифт между тем медленно, словно старая кляча, тащился вверх.
— Ведь я просил по-хорошему, — заикаясь, раздраженно говорил Юраша. И при каждом слове над верхним рядом зубов у него, как у рассерженного пса, приподнималась губа. — А ну дай сюда, дура набитая. — Он схватил ее правой рукой за горло, а левой продолжал выдирать сумочку. Она закричала. В ее глазах светились страх и ненависть. Рукав куртки у него задрался до локтя, и она, как во сне, прочитала голубую татуировку: «За любовь — любовью. За измену — кровью».
Дышать стало совершенно невозможно. Она выпустила сумочку.
— Давно бы так, — пробормотал он, извлекая пятидесятирублевую бумажку, еще один рубль, несколько монеток и начатую книжечку троллейбусных билетов.
Она быстрым движением нажала кнопку, и лифт пополз вниз. Тогда он попытался нажать на «Стоп». Она схватила его за руки. Ей стал ясен его коварный замысел — высадить ее на верхнем этаже, а самому тем временем бежать вниз на лифте. Нет, не на таковскую напал.
В конце концов дело было не столько в деньгах, сколько в попранном доверии, обманутых человеческих чувствах. Она изо всех сил отдирала его руки от сигнальной доски. На его скулах набухали желваки, и глаза свирепо вращались в глазницах.
Они стояли лицом к лицу. Даже их прерывистое дыхание смешивалось, как у влюбленных. Из глаз Тони струилась ненависть. В глазах Юраши заметалась растерянность. Он ожидал чего угодно, но только не такого отчаянного сопротивления.
Р-р-р-аз! — она вырвала из его рук свою руку и, как кошка лапой, молниеносно провела крепкими ногтями по его запылавшей щеке.
— Ну и ну! — Юраша с горькой обидой покачал головой — Разве так поступают культурные девушки?
Юраше надоела эта мышиная возня. Он приблизил к носу Тони свой железный кулак и сквозь зубы в бешенстве процедил:
— Вот этой штучкой я могу разбить даже сейф. Советую не рыпаться. До полной остановки трамвая.
Тоня молчала.
Лифт дернулся и снова остановился. Шариков открыл дверцы:
— Ну, вываливайся. Живо! Стоило из-за такой ерунды трепать людям нервы. А еще студентка…
Она презрительно смотрела на него, как курица на дождевого червяка.
— Ну?! Ты что, оглохла? Выволакивайся! Кому я сказал?!
И тогда она, брезгливо поморщившись, с треском влепила ему пощечину и четким высоким голосом, неожиданно даже для себя, сказала:
— За любовь — любовью…
Юраша опешил. Затем криво засмеялся:
— Ценю настоящий юмор! Ну, давай выходи, — почти ласково попросил он.
Она ударила его ногой по щиколотке:
— А это за то, чтобы не приставал к незнакомым девушкам!
Юраша с тихим отчаянием застонал, прихрамывая, выбрался на лестничную площадку и стал спускаться вниз, чертыхаясь сквозь зубы. Она настигла его и уцепилась за рукав куртки. Он ускорил шаг. Она оступилась, сломала каблук и повисла на его руке. Он продолжал спускаться, отчаянно пытаясь освободиться от столь навязчивой спутницы, но Тоня мертвой хваткой вцепилась в него.
В пылу последней схватки он зацепился ногой за ее ногу и потерял туфлю. Но не сразу заметил это. Пробежав десятка три метров, Юраша остановился и нерешительно повернул обратно, прикладывая к щеке платок. Из парадного выходила Тоня, держа над головой, как боевой трофей, его туфлю.