Бархатные портьеры лениво трепал прохладный ветерок, проникающий в комнату через открытое окно. А на подоконнике, к моему удивлению, прикорнула ворона. Она повернула голову и посмотрела на меня чёрным, блестящим глазом.
— Кыш! — выдохнул я хриплым со сна голосом и ощутил неприятное покалывание в горле. Просквозило, что ли?
— Кар-р-р! — протестующе заявила ворона, но всё-таки взмахнула крыльями и улетела.
Я встал с кровати, зябко передёрнул плечами и подошёл к окну, за которым царило серое, хмурое утро, предвещающее скорый приход осени.
Внезапно в комнату без стука нагло ворвался довольно лыбящийся светловолосый подросток с пушистыми ресницами и капризным лицом. На его узких плечах красовалась ночная рубашка, а из кальсон торчали худые босые ноги.
— Из окна хочешь выброситься? — глумливо пропел он высоким голоском, сверкая глазёнками. — Отец Епифаний говорит, что это великий грех, но для тебя-то не грех. Не грех же раздавить таракана? Ты только всем жизнь облегчишь.
Я со стеклянным звоном закрыл окно и хмуро посмотрел на… Поля. Память бывшего хозяина тела услужливо подсказала мне, кто передо мной. Белобрысый заморыш был младшим из трёх детей Ивана Петровича Лебедева. Точнее, из двух. Никитос же не его. Но почему же Поль так не похож на Василия? А-а-а… теперь ясно. Прострелившая виски боль принесла ещё одну порцию инфы. Оказывает, шестнадцать лет назад, через год после смерти Елены Шипициной, матери Ника и Василия, Иван Петрович женился во второй раз. И в этом браке появился гадёныш Поль. Мачеха Никитоса тряслась над этим избалованным ублюдком, как над новеньким айфоном, взятым в кредит. Пылинки с него сдувала. А он пользовался этим и издевался над Никитой, впрочем, как и его сука-матушка. Иван Петрович давно разочаровался в Нике, поэтому никогда не защищал его, отсюда и незавидное положение бывшего хозяина этого тела.
— Ты чего пришёл? — сухо спросил я, принявшись одеваться.
— Папенька вызывает тебя к себе. Немедленно! — протараторил Поль, часто-часто дыша. Видать, он перехватил где-то в коридоре посланного ко мне слугу и сам решил принести «добрую» весть. — Ох, какое будут зрелище! Мне страсть как хочется посмотреть на то, как ты будешь валяться у папеньки в ногах и умолять простить тебя за грехи твоей распутной мамашки. От кого она тебя вообще нагуляла такого несуразного? Папенька говорит, что отродясь в поместье не было мастеров проклятий. Наверняка она где-то в Петрограде возлегла с каким-то мелким дворянчиком. Он небось уже сгинул: спьяну утоп в канаве. И тебя ждёт такая же участь. Ты же останешься без денег, без семьи… К тому же дар у тебя — тьфу и растереть! Почти как у крестьянина. Второй ступени. У меня же явно откроется сразу третьей!
Крысёныш гордо выпятил хилую грудь и выставил вперёд ногу. Мол, гляди какой я герой. Но от меня уродец дождался только насмешливого хмыка, хотя кое в чём он был прав. Память Никиты стыдливо шепнула мне, что у него действительно открылся слабенький дар. Вторая ступень для дворянина — позор. Крестьяне имели первую, ну, ежели у них появлялся дар, а такое происходило крайне редко. Дворяне же обычно стартовали с третьей ступени. А высшая аристократия сразу начинала развиваться аж с пятой ступени. При этом начальная ступень дара определяла его будущее максимальное значение, поскольку дар вырастал в три раза больше начальной ступени. Козёл Поль сможет прокачать свой гипотетический дар третьей ступени до девятого уровня, а я — лишь до шестого.
Хм, очередное неприятное открытие, но своего разочарования я не показал. Со скучающей миной на лице глянул на подростка. А тот недовольно запыхтел. Не таких эмоций он ожидал от меня. Поль явно хотел увидеть на моём лице отчаяние, безысходность, мольбу.
Подросток топнул ногой и стал тоненько, по-девчоночьи, верещать:
— Ты безродный нищеброд! Падаль! Я сразу понял, что ты не нашей породы! И маменька моя говорила, что из тебя толк не выйдет! А ещё тебя дурака хотели на Александре Юрьевне женить! Шиш тебе! Папенька сказывал, что теперь моя она будет! Понял?! Смотри на меня, когда я с тобой говорю!
— Слушай, а Иван Петрович точно изгонит меня? — задумчиво спросил я, медленно двинувшись к Полю, чьё лицо покрылось красными лихорадочными пятнами.
— Ага! Точно тебе говорю! Я сам слышал, как он с маменькой обсуждал твоё изгнание из рода, — ликующе протараторил Поль, оскалив все тридцать два не чищенных зуба. — Прям сегодня же и выгонят тебя.
— Тогда мне незачем унижаться, раз меня всё равно выгонят? Да и сдерживать свои чувства тоже не стоит?