Интересуясь Стэйльгурстомъ во многихъ отношеніихъ, Гэй отправился осматривать его церковь, кладбище и даже завернулъ къ старой женѣ могильщика, которая служила для него живой лѣтописью прошлаго. Она разсказывала ему цѣлый часъ о покойномъ архидіаконѣ, объ умершей миссъ Фанни и о мистерѣ Филиппѣ.
— Нынче времена другія! говорила старушка, покачивая головой: — бывшая миссъ Морвиль и глазъ сюда не кажетъ!
Къ полковнику Гарвуду, какъ къ старому пріятелю своего дѣда, Гэю пришлось также съѣздить. Смолоду, старикъ покутилъ на свой пай порядкомъ; теперь же онъ сильно остепенился и, не отличаясь никогда особеннымъ умомъ, сдѣлался подъ старость весьма скучнымъ собесѣдникомъ. Въ память дружбы его съ дѣдомъ, Гэй сначала вѣжливо принялъ приглашеніе навѣщать его почаще; но когда онъ познакомился съ сыновьями полковника, то убѣдился, что имъ не сойдтись никогда. Такого рода молодежь была избѣгаема Гэемъ даже и въ университетѣ. И потому, погруженный въ учебныя занятія и вполнѣ довольный своимъ маленькимъ кружкомъ, поселившимся на фермѣ Соутъ-Мурь, молодой Mopвиль старался встрѣчаться какъ можно рѣже съ Гарвудами; онъ отзывался тѣмъ, что ему нѣтъ времени часто ѣздить въ С.-Мильдредъ. А между тѣмъ, ему отлично жилось въ Соутъ-Мурѣ и онъ своимъ острымъ умомъ и веселымъ характеромъ придавалъ очень много оживленія скромному образу жизни пансіонеровъ мистера Уэльвуда. Самъ онъ часто ѣздилъ въ С.-Мильдредъ къ своимъ кузинамъ, отецъ которыхъ былъ убитъ на дуэли сэръ Гэемъ. Ему хотѣлось непремѣнно ввести Гэя въ ихъ домъ, и потому онъ сначала издали завелъ рѣчь о своемъ ученикѣ, расхваливалъ его во всѣхъ отношеніяхч, и, наконецъ, въ одинъ прекрасный день, признался сестрамъ, что Гэю очень бы хотѣлось получить лично ихъ прощеніе.
— Не мѣшало бы вамъ быть полюбезнѣе съ нимъ, — говорилъ онъ:- и пригласить его пріѣхать. Я мало встрѣчалъ въ своей жизни молодыхъ людей, которые были бы достойнѣе его, — заключилъ добрый наставникъ.
Конечно, приглашеніе было немедленно отправлено, и Гей явился съ визитомъ. Обѣ сестры Уэльвудъ были замѣчательныя личности. Джэнъ, — меньшая, доброе, скромное сущеетво, посвятила всю свою жизнь идеямъ долга и милосердія; Елизавета, — старшая сестра, принадлежила къ тѣмъ личностямъ, которыя время отъ времени появляются на землѣ, какъ свѣтлыя видѣнія, для облегченія скорбей страждущаго человѣчества. Для нея дѣла милосердія не были пустымъ развлеченіемъ женщины, привыкшей вести спокойную жизнь въ довольствѣ; нѣтъ, она отдавала имъ и время, и силы свои, и средства; бѣдные получали отъ нея излишекъ отъ доходовъ, а часто и послѣдній кусокъ хлѣба; она дѣлила съ ними все, не думая о будущемъ. Елизавета не только учила дѣтей и навѣщала несчастныхъ, но она брала сиротъ къ себѣ на домъ и ходила за больными день и ночь. Повидимому, казалось, что у обѣихъ сестеръ не могло доставать ни физическихъ силъ, ни матеріальныхъ средствъ для вспомоществованія ближнему, а между тѣмъ силы ихъ какъ будто росли съ каждой вновь открывающейся нуждой бѣдныхъ; имъ со всѣхъ сторонъ лилась какъ бы невидимая номошь. Чѣмъ ближе Гэй узнавалъ сестеръ, тѣмъ болѣе онъ начиналъ уважать ихъ. Эмми и мистриссъ Эдмонстонъ нерѣдко получали отъ него письма, все содержаніе которыхъ заключалось въ разсказахъ о подвигахъ миссъ Уэльвудъ. Личности, подобныя имъ, имѣютъ свойство возбуждать восторгъ и, съ другой стороны, какую-то озлобленную ненависть въ обществѣ. Въ С.-Мильдредѣ случилось то же самое. Образовалась партія недовольныхъ, имѣвшая во главѣ своей мистриссъ Гэнлей, которая ненавидѣла старшую миссъ Уэльвудъ за то, что та, въ дѣлахъ филантропіи, обращалась всегда за совѣтомъ къ кому нибудь изъ священниковъ, а не къ дамамъ благотворительнаго общества. Можетъ быть, тайно она негодовала на нее за то собственно, что миссъ Уэльвудъ имѣла въ городѣ гораздо болѣе популярности, чѣмъ она. Мистриссъ Гэнлей громогласно начала обвинять обѣихъ сестеръ не за добрыя ихъ дѣла, конечно, но за оригинальный способъ оказывать ихъ. Она старалась поддѣлываться подъ тонъ покойнаго своего отца, память котораго очень чтилась сестрами, и, читая имъ нравоученія, она брала на себя роль женщины, болѣе опытной въ дѣлѣ, чѣмъ онѣ; ей и въ голову не приходило обдумать, что будь отецъ ея живъ, онъ не нашелъ бы ровно ничего предосудительнаго въ дѣйствіяхъ миссъ Уэльвудъ. но слова дочери архидіакона Морвиля имѣли огромный вѣсъ въ обществѣ; многія лица, опираясь на мнѣніе мистриссъ Гэнлей, примкнули къ партіи недовольныхъ, строго осуждали благотворительную дѣятельность миссъ Уэльвудъ и подвергали ихъ имена самой грязной клеветѣ.
Гэя всѣ эти выходки бѣсили до нельзя. Онъ, по разсказамъ мистриссъ Эдмонстонъ и Филиппа, зная достаточно образъ мыслей покойнаго архидіакона, чтобы понять, какъ бы онъ взглянулъ на этотъ вопросъ, и потому онъ не могъ слышать безъ негодыванія, что его родная дочь злоупотребляетъ его именемъ. Главное, что возбуждало въ немъ гнѣвъ, этой то спокойствіе, съ которымъ люди сытые, окруженные всевозможнымъ комфортомъ, бросали грязью въ дѣвушекъ, высокія нравственныя правила которыхъ были для нихъ недосягаемы. Слушая безпрестанныя сплетни и пересуды о личностяхъ, совершенно честныхъ no своей жизни, Гэй хмурилъ брови, кусалъ губы и, сверкая глазами, позволилъ себѣ однажды очень коротко, но такъ рѣзко отвѣтить, что все общество начало переглядываться, и по уходѣ его замѣтило, что молодому человѣку не годится быть дерзкимъ. Мистриссъ Гэнлей положительно струсила его и, боясь разбудить рэдклифскую натуру, какъ она выражалась, начала избѣгать говорить при немъ о семействѣ Уэльвудъ. Но страхъ, который Гэй внушилъ Маргаритѣ Гэнлей, способствовалъ къ тому, что она возненавидѣла его отъ всей души. Во всю свою жизнь она не считала никого, кромѣ Филиппа, достойнымъ стоять выше себя, и потому передъ братомъ она невольно робѣла. Но, чтобы мальчишка смѣлъ ее учить и не соглашаться ся ея мнѣніемъ, этого она простить Гэю не могла!
Отобѣдавъ однажды у доктора Гэнлей, Гэй быстро собрался уходить, въ восторгѣ, что ему удается убѣжать отъ литературнаго вечера хозяйки; ему предстояло одно изъ любимыхъ наслажденій, прогулка въ Соутъ-Муръ, при лунномъ свѣтѣ.
Весело выбѣжавъ изъ дома Гэнлей, онъ отправился вдоль улицы, насвистывая какую-то арію, какъ вдругъ на углу, какая-то темная фигура выросла передъ нимъ, какъ изъ земли, и знакомый голосъ окликнулъ его.
— Сэръ Гэй! Это вы, если не ошибаюсь; впрочемъ, никому въ свѣтѣ не удалось бы просвистать такъ правильно шведскую арію, какъ вамъ.
— А-а! дядя! — отвѣчалъ Гэй. — Вотъ не ожидалъ-то!
Мистеръ Диксонъ захохоталъ, заговорилъ что-то о счастливой встрѣчѣ, о концертѣ, о своей женѣ и дочери, но такъ безтолково и спутанно, что Гэй, подозрѣвая, что онъ пьянъ, — желалъ только поскорѣе отъ него отдѣлаться.
— Гдѣ вы живете? спросилъ онъ, — я завтра навѣдаюсь къ вамъ.
Дядя опять понесъ какую-то ахинею и, отправившись рядомъ съ Гэемъ, все твердилъ, что онъ простой, откровенный малый, который не любитъ ничего скрывать, и что онъ навѣрно знаетъ, что Гэй богатъ, какъ Крезъ.
— Если вамъ что нужно, говорите прямо, — возразилъ, наконецъ, Гэй.