— Да, — говорилъ онъ самъ себѣ:- дорого онъ со мной расплатится за это тайное вѣроломство и интриги. Я давно ихъ замѣчалъ! Онъ возненавидѣлъ меня съ перваго же раза, онъ перетолковывалъ по своему каждое мое слово, каждое дѣйствіе. Я ли не старался сойдтись съ нимъ, я ли терпѣливо не переносилъ всѣ его дерзкія выходки и наставленія? Но теперь кончено, онъ ссоритъ меня съ Эдмонстонами, клевещетъ на меня — нѣтъ, я ему этого не пропущу! Никогда! Онъ знаетъ, въ какихъ я отношеніяхъ съ семьей опекуна, и тутъ-то онъ и вздумалъ насолить мнѣ. Сегодня же вечеромъ все покончу, онъ узнаетъ, что значитъ имѣть со мной дѣло. Берегись онъ у меня!…
Гэй проговорилъ эти слова, стиснувъ зубы; глаза его горѣли ненавистью и местью къ своему врагу. Онъ былъ въ эту минуту воплощенный злой геній Морвилей. Задумавъ убить Филиппа, онъ съ какимъ-то хладнокровнымъ ожесточеніемъ началъ составлять планъ, какъ онъ поѣдетъ сегодня же ночью въ Броадстонъ, какъ нагрянетъ рано утромъ къ Филиппу, потребуетъ у него отчета въ клеветѣ, и если тотъ отопрется, какъ онъ покончитъ съ нимъ разомъ. Воображеніе такъ живо представило ему эту страшную сцену, что онъ вдругъ очнулся и посмотрѣлъ вокругъ. Прямо передъ нимъ золотой солнечный шаръ, утопая въ багряномъ морѣ свѣта, тихо закатывался за горизонтъ, бросая послѣдніе лучи свои на розовыя облака, какъ бы столпившіяся у порога его ложа. «Да не заходитъ солнце во гнѣвѣ вашемъ,» вспомнилось вдругъ Гэю, и воспоминанія прошлаго нахлынули въ одно мгновеніе на его душу. «Да, ангелъ хранитель оставилъ меня, — говорилъ онъ, тоскливо сжимая свою голову:- мной овладѣлъ злой духъ, погубившій весь нашъ родъ. Гдѣ моя сила воли! гдѣ готовность бороться съ искушеніями!»
Горячая молитва вылилась невольно изъ сердца бѣднаго юноши: «и остави намъ долги наши, яко же и мы оставляемъ должникомъ нашимъ» твердилъ онъ нѣсколько разъ, и слезы, благодѣтельныя слезы, облегчили камень, тяготившій его сердце. «Простить Филиппа, простить его отъ всей души, забыть всѣ нанесенныя имъ мнѣ оскорбленія, молиться за него, желать ему всего хорошаго — вотъ до чего я долженъ дойдти,» — думалъ Гэй. Долго сидѣлъ онъ на камнѣ, долго молился; страшныхъ усилій стоило ему отогнать искушавшаго его духа мести и отчаянія, но онъ вышелъ побѣдителемъ изъ борьбы, и такъ успокоилсь, что поступокъ Филиппа представился ему вдругъ совсимъ въ другомъ видѣ.
— Онъ обязанъ былъ предупредить дядю, — думалъ теперь Гэй: — тѣмъ болѣе, что обстоятельства всѣ противъ меня. Онъ ошибся, это правда, но цѣль у него была благородная, онъ хотѣлъ спасти Эмми. Если письмо было написано рѣзко — таковъ ужъ стиль Филиппа. Ему нельзя было молчать, человѣкъ съ такимъ страшнымъ характеромъ, какъ я, въ самомъ дѣлѣ опасенъ для такого кроткаго, чистаго созданія, какъ Эмми. Стою ли я ее? я за минуту передъ тѣмъ, такъ хладнокровно собиравшійся сдѣлаться убійцей, хочу быть ея мужемъ! Нѣтъ, Филиппъ правъ, много мнѣ нужно работать надъ собой, чтобы сдѣлаться хорошимъ человѣкомъ!
Гэй поднялъ голову; солнце еще не скрылось за горами, а самъ онъ ужъ былъ не тотъ Гэй, что прежде. Утомленный слезами, нравственными страданіями и дальней ходьбою, Гэй напоминалъ ребенка, накричавшагося и наплакавшагося досыта, готоваго припасть къ матери на колѣни и, съ улыбкой ласкаясь, сказать:
— Мама, виноватъ, не буду!
Онъ всталъ, посмотрѣлъ на часы, удивился, что поздно, и увидѣвъ, гдѣ онъ, невольно сконфузился, вспомнивъ всю происшедшую съ нимъ сцену. Тихо, едва передвигая ноги, онъ отправился домой и вернулся въ Соутъ-Муръ, когда уже совершенно стемнѣло.
ГЛАВА II
Филиппъ явился въ Гольуэль съ видомъ грознаго, по праведнаго судіи. Чарльзъ, не догадываясь еще о причинѣ его появленія, замѣтилъ тотчасъ величественное выраженіе его лица и привѣтствовалъ его слѣдующими словами:
— Входятъ: король Филиппъ II, герцогъ Альба, альгвазилы, коррехидоры и палачи….
— Филиппъ! что такое случилось? сказала Эмми, взглянувъ на вошедшаго. Вопросъ этотъ удивилъ капитана Морвиля; онъ никакъ не могъ себѣ представить, чтобы она ничего не знала. Жаль ему стало бѣдную дѣвушку, и онъ отвѣчалъ ей очень серьезно:
— Со мной ничего не случилось, Эмми, благодарю васъ!
Она догадалась по тому, что онъ болѣе ничего ей не скажетъ, и, замолчавъ, принялась работать, но ей показалось, что мать въ эту минуту была въ волненіи,
— Филиппъ! нѣтъ ли къ намъ писемъ на почтѣ спросилъ Чарльзъ. Гэй непростительно долго молчитъ, онъ учитъ вѣрно насъ терпѣнію. Есть ли, по крайней мѣрѣ, хоть сегодня вѣсточка отъ него?