Весь этотъ день Эмми хлопотала по хозяйству; передъ вечеромъ она усѣлась у себя въ комнатѣ, у открытаго окна, не зная за что приняться. Снизу, изъ спальни больнаго, долетали до нея несвязныя слова, стоны и даже крики. Филиппъ опять забредилъ и жаръ его увеличился. Книга и работа валились изъ рукъ Эмми, писать домой она не имѣла духу. У нея сердце сжималось при одномъ воспоминаніи, каково Лорѣ читать ея письма, гдѣ она нерѣдко выражалась очень откровенно на счетъ Филиппа.
Почти передъ обѣдомъ пріѣхалъ докторъ. Больной утихъ, внизу не слышно было уже ни одного звука. Стемнѣло; Арно принесъ свѣчи съ докладомъ, что капитанъ впалъ въ забытье. Явился докторъ и спросилъ себѣ кофе. На вопросъ лэди Морвиль, каковъ больной, онъ отвѣчалъ, что горячка слабѣетъ, но что силы больнаго падаютъ; если онъ выздоровѣетъ, то всѣмъ будетъ обязанъ своему крѣпкому тѣлосложенію и заботливости сэръ Гэя.
Гэй не приходилъ на верхъ. Въ 11 часовъ ночи онъ написалъ карандашемъ, на клочкѣ бумажки, слѣдующій бюллетень своей женѣ.
— Пульса почти нѣтъ; обморокъ похожій на смерть; докторъ говоритъ, что это продолжится нѣсколько часовъ; но ложись спать; дамъ знать, если что случится!
Эмми повиновалась мужу, она немедленно легла въ постель; но отъ сильнаго волненія не могла заснуть. Утромъ на зарѣ она проснулась, въ комнатѣ царствовалъ полумракъ. По корридору слышались осторожные шаги, и замокъ двери, ведущей въ уборную Гэя, тихо щелкнулъ. — все кончено! подумала Эмми. Живъ или умеръ? Сердце ея сильно забилось, когда она услыхала, что мужъ идетъ къ ней въ спальню. — Я не сплю! сказала она громко. Гэй подошелъ къ постели. Профиль его рѣзко обозначился противъ свѣта отъ окна. Эмми старалась разсмотрѣть выраженіе лица мужа; онъ былъ весь въ слезахъ и глаза его распухли.
— Филиппъ будетъ живъ! сказалъ онъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ. — Поблагодаримъ Господа Бога, Эмми. — Онъ теперь спитъ покойно и пульсъ сталъ крѣпче. Обморокъ его былъ ужасенъ; докторъ все время держалъ ее за руку и назрачалъ мнѣ минуты, когда давать лекарство. Я раза два думалъ, что все кончено; докторъ только сейчасъ объявилъ, что опасность миновалась.
— Боже! какъ я рада! воскликнула Эмми. — Что онъ, опомнился? можетъ говорить?
— Да, онъ очнулся, но слабъ дотого, что не только говорить, но даже смотрѣть долго не можетъ. Зато какъ взглянетъ на меня, то всегда очень ласково. Ну, Эмми, это утро принесло намъ большое счастіе.
— Мнѣ кажется, что ты сегодня счастливѣе даже, чѣмъ былъ въ Рэдклифѣ, послѣ бури, — замѣтила Эмми.
— Еще бы! Тогда мнѣ только блеснуло утѣшеніе, это былъ, такъ сказать, первый лучъ моего настоящаго блаженства. Эмми! Эмми! Богъ осыпалъ меня такимъ благомъ, о которомъ я и мечтать не смѣлъ. Мнѣ не подъ силу такое полное счастіе, тѣмъ болѣе что я недостоинъ его. Право, ужь не послалъ ли мнѣ его Господь, какъ испытаніе.
Слова мужа тронули Эмми до глубины сердца. Она не могла уже спать и лежа все думала.
— Да, — говорила она мысленно: — Гэй можетъ быть, правъ: на землѣ полнаго счастія не существуетъ, а у насъ съ нимъ до сихъ поръ еще горя не было….
ГЛАВА XVII
Въ эту ночь совершился кризисъ горячки у Филиппа. Онъ былъ дотого слабъ, что не только поднять головы, но даже пошевелиться не былъ въ состояніи, и говорилъ не иначе какъ шепотомъ; но жаръ и бредъ прекратились и сильная его натура видимо помогала выздоровленію. Съ каждымъ днемъ больной дѣлался крѣпче, много сналъ и просыпаясь чувствовалъ себя очень хорошо. Первой его заботой было попросить Гэя, увѣдомить поскорѣе полковника Дэна о его болѣзни, потому что срокъ его отпуска давно уже прекратился. О Гольуэлѣ онъ не умомянулъ ни слова, вслѣдствіе чего Эмми продолжала утѣшаться надеждою, что все высказанное Филиппомъ въ горячкѣ было пустымъ бредомъ. Послѣ кризиса больной сдѣлался необыкновенно привѣтливъ; онъ теперь какъ ребенокъ повиновался Гэю, совсѣмъ иначе принималъ его услуги. Онъ постепенно тревожился за Гэя, боясь, чтобы тотъ не слишкомъ себя утомилъ, ухаживая за нимъ. Однажды вечеромъ, Гэй, сидя въ комнатѣ больнаго, писалъ какое-то письмо. Филиппъ лежалъ тутъ же на постели и повидимому спалъ.
— Вы пишете въ Гольуэль? спросилъ онъ вдругъ, открывая глаза.
— Да, — отвѣчалъ Гэй:- я пишу къ Шарлоттѣ; письмо пойдетъ завтра утромъ, не хотите ли что ей передать?
— Нѣтъ, ничего! отвѣчалъ больной и слегка вздохнулъ. Скажите правду, Гэй, — началъ онъ, помолчапъ немного:- говорилъ я что нибудь въ бреду о Лорѣ?
— Да, говорили, — сказалъ Гэй, и положилъ перо на столъ.
— Я такъ и думалъ, но ничего не помню теперь; неужели я многое высказалъ?
— Напротивъ, васъ можно было съ трудомъ понять. Вы бредили больше по-итальянски и все поминали Стэйльгурстъ. О Лорѣ вы заговорили въ первый разъ наканунѣ кризиса.
— Теперь всполнилъ. Значитъ, я проговорился, и вы все узнали. Мнѣ больно одно, что теперь всѣ на нее нападутъ, а она, бѣдная, такъ сильно разсчитывала на мое молчаніе.
Филиппъ умолкъ; но по всему лицу его было замѣтно, что онъ сильно взволнованъ. Гэй началъ ласкать его и кротко уговаривать.
— Я долженъ вамъ объяснить все дѣло, Гэй, сказалъ больной, успокоившись немного. — Не осуждайте Лоры! Это случилось три года тому назадъ, когда вы только-что поселились въ Гольуэлѣ. Я былъ первымъ другомъ ея. Мнѣ показалось….. что? объ этомъ говорить не буду, но вышло такъ, что я долженъ былъ посовътовать Лорѣ быть осторожнѣе. Я ошибся, правда: опасность, грозившая ей, по моему мнѣнію, оказалась ложной. Но по этому случаю у насъ завязался откровенный разговоръ съ Лорой, я выдалъ себя, свою любовь къ ней, и опомнился тогда, когда уже было поздно. Мы были оба молоды, увлеклись и объяснились, сами того не замѣчая. Конечно, скрывать этого не слѣдовало, но подумайте, что бы вышло, если бы мы не скрыли своей любви? Мнѣ запретили бы ѣздить къ Эдмонотонамъ, и если бы даже современемъ насъ и простили, чего бы мы не выстрадали до сихъ поръ! Богъ знаетъ, что бы еще случилось. Ахъ, Гэй! продолжалъ онъ дрожащимъ голосомъ: хоть бы вы мнѣ сказали, что пишутъ изъ Гольуэля! Какъ переносла Лора извѣстіе о моей болѣзни?
— Мистриссъ Эдмонстонъ писала къ Эмми, отвѣчалъ Гэй:- тотчасъ по полученіи извѣстія о вашей болѣзни, но объ Лорѣ она ничего не поминала.
— У Лоры характера много, она все вынесетъ молча, но я бы желалъ все-таки знать, какъ она себя чувствовала въ послѣднее время, узнавъ, что я болѣнъ? тетушка ничего не пишетъ объ этомъ?
— Ровно ничего. Хотите, я спрошу ея письмо у Эмми?
— Не нужно, не ходите; я кончу то, что хотѣлъ вамъ разсказать. Мы съ Лорой не помолвлены, нѣтъ, мы только объяснились въ любви и я просилъ ее сохранить это втайнѣ. Сознаюсь, до сихъ поръ я обманывалъ себя, воображая, что Лора свободна, что я ее не связалъ даннымъ словомъ; но, стоя лицомъ къ лицу со смертью, я понялъ свою ошибку, принялъ твердое намѣреніе исправить'ъ ее. Я открою самъ тайну, сниму съ Лоры обѣтъ молчанія, такъ сильно ея тяготившій. Я хотѣлъ-было подождать, когда меня произведутъ въ слѣдующій чинъ, чтобы имѣть болѣе права просить ея руки; но теперь напишу къ ея отцу, какъ только окрѣпну немного, и признаюсь во всемъ. Боюсь одного, чтобы тяжесть его гнѣва не обрушилась на одну Лору.
— Развѣ вы не знаете, какой онъ добрый и какъ скоро у него проходить сердце? — возразилъ Гэй.
— Пусть онъ покрайней на виноватаго сердится, а не на Лору. Вы говорили мнѣ, кажется, что она похудѣла и упала духомъ.
— Зачѣмъ вы не дома! Эмми утѣшила бы ее и успокоила, — тоскливо замѣтилъ Филкппъ.
— Мы уѣдемъ, лишь только вы окрѣпнете, ласково говорилъ Гэй. — Поѣзжайте къ намъ, въ Рэдклифъ, мистеръ Эдмонстонъ долго сердиться не въ состояніи; какъ только его гнѣвъ остынетъ, вы тотчасъ явитесь къ нему и получите прощеіне.
— Я готовъ все выстрадать, лишь бы спасти ее, со вздохомъ отвѣчалъ Филиппъ. — Боже мой! сколько препятствій къ нашему браку. Вы не знаете, Гэй, что такое бѣдность: вѣдь это преграда къ счастію, помѣха всему….