— Ммм! — протяжно вздохнула она. — Чертовски надоела зима… и постная еда… и постные лица… О! А кто это к нам?
У парадного остановилась карета на полозьях, стало быть, кто-то с визитом пожаловал, странно, потому что сегодня не визитный день. Увидев княжну Дубровину, особу малоприятную, Марго поспешила вниз, понимая, что у той срочное дело, ибо дружбы между ними не водилось, чтобы вот так запросто приезжать. Едва она ступила на лестницу, а с докладом уж лакей спешил, держа маленький поднос для визиток:
— Ваше сиятельство, к вам пожаловали-с…
— Знаю, — перебила Марго, — в окно вида́ла. Проси.
Марго приняла княжну в белой гостиной, а не в будуаре, дав понять, что на светскую длинную болтовню не настроена, тем не менее готова выслушать. Из вежливости, как гостеприимная хозяйка, предложила испить чаю. Княжна… М-да, до чего ж неудачное творение Господа — княжна Татьяна, она напоминала растение, которое постоянно забывали полить, оттого оно выросло чахлым и ядовитым. Замужем не была, а ей уж лет тридцать, да теперь никто и не возьмет за себя — кому нужна столь непривлекательная, с вечным выражением обиды на невыразительном лице старая дева? Впрочем, она тщательно скрывала возраст, полагая, что кругом одни слепые и жаждут обмануться. Итак, княжна, усевшись на канапе с выпрямленной спиной и вытянутой шеей, словно ее некто невидимый придерживал за макушку, от чая отреклась:
— Не извольте беспокоиться, Маргарита Аристарховна, я ненадолго. Князь Гаврила Платонович послал за вами, просил приехать к нему немедля!
Странно, что князь не прислал письма с лакеем Карпом — его любимцем, а послал родственницу, подумала про себя Марго, вслух осведомилась:
— А что такое? Отчего эдакая срочность?
— Князь… — Княжна поднесла к глазам белоснежный платочек с широкой полоской кружев по краям, трагически вымолвив дрогнувшим голосом: — Умирает.
— Крестный умирает?! — ахнула Марго.
Трудно поверить, что князь, обладающий невероятной силой и крепостью, весельчак и обжора, отсюда за глаза прозвали его Гаргантюа, как персонаж романа Рабле, умирает. На осенней охоте он гнул двумя пальцами медные пятаки, скакал на лошади наперегонки с Марго, плясал на балах, ел за четверых, а ему без малого шестьдесят восемь — с чего бы князю помирать?
— На ладан дышит, — тем временем убеждала княжна. — Он уж тому недели две не встает с постели, ничего не ест. Поторопитесь, Маргарита Аристарховна, ваше свидание с князем может оказаться последним.
Марго позвала горничную, переоделась и поспешила к крестному.
— Мамаша! — вваливаясь в дом, крикнул Прохор.
В руках держал он свою шубу медвежью, сам был в одной рубахе — это в мороз-то! Завидев прислужницу Нюшку, некрасивую и глупую девчонку, чистившую сапог, рявкнул:
— Где мамаша?
— Чай пьют, — пискнула та.
— Чего стоишь, дура? Зови!
Девчонка не успела кинуться исполнять приказание, как дверь, ведущая в комнаты, распахнулась, в проеме обозначилась дородная фигура Гликерии Сазоновны, вышедшей на шум. Женщина она тихая и набожная, боявшаяся всего на свете, особенно мужа, мамаша, всплеснув пухлыми руками, ахнула:
— Господи, Прошенька! Ты ж далече должо́н быть. А отчего без шубы?
— Мамаша, куда мне ее положить?
— Кого, Прошенька?
— Барышню, — потряс шубой сын.
Только после его слов Гликерия Сазоновна заметила в руках сына нечто тяжелое, правда, барышню не рассмотрела, но растерянно указала:
— Может… в горницу?
Уж и дом новый выстроили по господскому образцу, а она все — горница да горница. Ко всему прочему в наряды барские не рядится, у нее все по-простому: юбку да кофту навыпуск наденет, сверху кацавейку, шальку на плечи приладит, ну и — чепец на голову с рюшами. Скромна матушка и неприхотлива, уступчива, едва Прохор решительно двинул на нее, она отступила, давая сыну дорогу. Еще ничего не понимая, мамаша засеменила за ним, да так и замерла, когда сын уложил шубу на кресло, раскрыл ее, а там… молоденькая девица в скромном шерстяном светло-коричневом платье, на белом воротничке пятна алели, поло́вые волосы рассыпаны по плечам и спутались у локтей. Более ничего на ней не было — ни шубки, ни шляпки, ни шальки. И как будто спала барышня, что обеспокоило Гликерию Сазоновну: а спит ли она, а не померла ли? А Прохор стал на колени и отогревал дыханием безвольные руки барышни, между делом расшнуровывая ботиночки. Разве ж можно парню снимать ботиночки с девки? Срамота!