— Иди! — грозно прикрикнул Блейк и повернулся к Николь, которой с трудом удавалось сохранить серьезное лицо. — Я могу лишь еще раз извиниться, — тихо сказал он. — В его сознании отсутствует понятие «такт», но я продолжаю упорно внушать ему его и уже подумываю, не написать ли это слово у него на лбу. Как вы считаете?
Она отметила, какой искренностью и теплом светятся его глаза. Притягательный мужчина, заслуживающий доверия.
— Всему свое время.
Блейк вздохнул:
— Думаю, вы правы. Извините.
— Все в порядке. На самом деле мне было очень грустно, а он взбодрил меня.
Улыбка осветила лицо незнакомца, обнажив ряд белоснежных ровных зубов.
— Он лучик солнца в моей жизни, — сказал Блейк нежно.
— Вы обожаете его, — пробормотала Николь.
— Всем сердцем, — признался он. И рассмеялся. — Это так заметно?
Она тоже засмеялась.
— Вне всяких сомнений. Но я вас понимаю. — Ее рука погладила головку спящего малыша. — Когда родился Люк, я поняла, что значит любить кого-то всем сердцем, всей душой. — Она подняла голову. — Думаю, пора объяснить мое пребывание здесь.
— Я заинтригован, — признался Люк.
— Я приехала сюда, чтобы рассыпать по земле прах отца. Это было его предсмертным желанием.
Улыбка испарилась, и на лице Люка отразилось сочувствие:
— Понятно.
— Наверное, надо было спросить викария, но церковная служба была в разгаре, а я не хотела никого беспокоить.
— Все в порядке, — заверил он. — Я бы ни за что не помешал вам, но Джозеф влетел и сказал, что какая-то леди плачет на улице, и я забеспокоился.
— Я… разговаривала с отцом. Мне так не хочется оставлять его здесь. Совсем одного. Далеко от дома.
— Это было его желанием, — последовал спокойный, утешающий ответ.
— Я знаю, но… — Ровные белые зубы с силой прикусили нижнюю губу. — Ведь я скоро поеду домой, а он останется здесь, на чужой земле…
— Где он хотел быть. — Твердые, убедительные нотки в голосе Блейка немного успокоили ее. — Хотя я понимаю, как это для вас тяжело. Вам кажется, что вы предаете его и память о нем. Но вы сделали то, о чем он просил, а у него, должно быть, была веская причина.
Какая причина? — мучительно размышляла она. И вновь от искреннего сочувствия Блейка слезы набежали на глаза, и она часто заморгала, прогоняя их. Охваченная печалью, она уныло наблюдала за желтой бабочкой, порхающей с цветка на цветок. Лимонно-желтый был любимым отцовским цветом. Он всегда носил желтые рубашки, скорбно подумала она.
— Мне будет так его не хватать. Мы были очень близки, потому что я была его единственным ребенком, — пробормотала она.
Мужчина немного помолчал, потом добавил с величайшей мягкостью:
— Возможно, вам станет легче, если я расскажу о том, что было со мной, когда умерла моя бабушка. Мне тогда было всего лишь семь, и я находил саму мысль о смерти ужасной. Мне снились кошмары. Но мама рассказала мне старинную легенду. — Он заколебался, выглядя неуверенным. — Вы, наверное, сочтете это глупостью… — Он замолчал. Николь затихла, не сводя с него огромных глаз. Ощущение покоя снизошло на нее.
— Продолжайте, — попросила она. Лицо Блейка смягчилось.
— Я вспомнил легенду, когда увидел порхающую лимонницу. Мама рассказала мне, что малиновки и бабочки являются людям, которые потеряли близкого человека, людям, которые безутешны в своем горе.
Николь улыбнулась.
— Спасибо, что рассказали мне, — поблагодарила она от всей души. И затрепетала от теплой улыбки, которой он наградил ее. — И к вам являлись?
— Не сразу, — ответил Блейк добродушно, — хотя я все время искал глазами птиц и бабочек. Затем через, десять дней я увидел малиновку на любимой бабушкиной скамейке в саду. Мне показалось, что она пытается утешить меня. — Он на мгновение нахмурился и медленно продолжил: — Я твердо верю, что любовь никогда не умирает и что некая нить продолжает связывать нас.
— Красивая мысль. Я ее запомню. Спасибо, — просто сказала Николь, успокоенная и умиротворенная.
На мгновенье он уставился на нее, затем вдруг предложил:
— Послушайте, я не знаю, что вы подумаете о нашем английском кофе, но мы можем предложить вам чашечку растворимого в церкви — или вы можете выпить настоящего кофе у меня в доме. Приглашаю вас и вашего мужа.
— У меня нет мужа, — перебила Николь, опустив глаза на маленькую головку Люка. — Я приехала одна, — отрывисто добавила она.
Кошмар предательства Жан-Поля до сих пор причинял ей боль. Сможет ли она когда-нибудь это простить? Это было все равно, что врезаться в кирпичную стену, когда на четвертом месяце беременности она обнаружила Жан-Поля в постели со своей, как она считала до этого момента, лучшей подругой. Николь поморщилась, лицо передернуло в мучительной судороге. По его словам, она сама была виновата. Жан-Поль не хотел ребенка. Он ненавидел ее беременность и полнеющую фигуру.