Меня разрывали противоречия. Я не хочу оставляться детей вдвоем и меня напрягло, что этот Ярослав уже взял так нагло дочку за руку, словно один подарок дал ему на это право. Но и оставить наедине собственного мужа и эту женщину я не могла.
— Нина, что происходит? — подоспела мама, и я облегченно выдохнула…
— Мама, присмотри за Мирой! Глаз с нее не спускай! И отцу скажи. Я потом все объясню, — бросила последний взгляд на залезающих на батут детей и побежала в дом за Борисом. Он, проявив уважение, первой пускает меня в кабинет и предлагает мне встать за ним, когда сам садится в свое кресло.
Охрана располагается внутри кабинета, а Элеоноре ничего не остается, как сесть в кресло для гостей, но по факту в кресло для допроса.
— Можно кофе? — спросила она вежливо. Так вежливо, что свело зубы. — Горло пересохло.
Борис кивнул одному из людей, и тот вышел выполнить просьбу.
— Рассказывай. И если ты начнешь врать, — требовательно заявил Борис, чуть наклоняясь, — Я напомню тебе, чем закончилась наша прошлая встреча.
У меня мурашки по коже побежали, ведь однажды Борис и меня выкинул на улицу. Но это была постановка, чтобы отвести внимание «Генерала" его дальнего наставника и врага, сейчас сидящего в Питерских крестах.
Но я все равно не сразу простила Бориса, ведь он меня не посвятил в свои планы. И в тот момент я была уверена, что все по-настоящему.
— Вы сделали ремонт, — начала она не с того, и меня новое напряжение охватило, словно канатами за горло. — Помню, как портьеры сюда заказывала…
— Элеонора. Это, конечно, лестно, что ты помнишь портьеры. Но давай от них сразу к тому месту, где ты якобы рожаешь сына…
— Он похож на тебя, да? — спросила эта мразь. — Он даже по характеру твой.
— Об этом мы поговорим после экспертизы. Как ты выжила?
— Ты не представляешь, как мне было плохо. Я ведь так тебя любила, даже несмотря на твой сложный характер. Нина поймет меня.
— Нина Леонидовна, — уточнила, на что получила очередной приторный взгляд.
— Конечно. Мы еще на ты не перешли, но мне бы этого хотелось, ведь наши дети будут расти вместе.
— Борис! — вскричала я, не веря своим ушам. Она не может верить в эту чушь! Не может быть, чтобы и Борис допускал эту мысль. Кто она такая?! Дрянь, решившая поиметь денег?!
— Нина, успокойся. Элеонора горячится. Без теста она даже мечтать не будет.
— То есть ты допускаешь, что она не лжет? — не выдержала.
Меня просто затрясло, но один острый, словно лезвие у горла, взгляд Бориса успокаивает лучше любого наркоза. Я села в кресло у камина и взяла оставленную накануне книгу.
— Я просто посижу здесь.
— Рассказывай, — уже громче требует Борис, и именно в этот момент несут кофе на подносе. И следующую минуту тянется пауза, заполненная глухим стуком посуды. Горничные у нас тихие, почти незаметные, но сегодня каждое движение новенькой девушки отбивается у меня в мозгу рукояткой ножа. Как же бесит. Как же все бесит. И Элеонора такая возвышенная и вежливая бесит. И даже прическа, состоящая из обычной косы, бесит. Рядом с ней я ощущаю себя просто истеричкой. И даже сильнее сжимаю пальцы на корешке «Кинга», чувствуя, как они немеют.
— Я не умерла тогда, — начала она свой рассказ. — То есть почти умерла. Меня даже привезли в больницу, но оказалось, что я беременна. Они накачали меня какими-то препаратами, и я впала в кому, но ребенок развивался. Меня прокесарили, и его отдали в дом малютки. Ведь отца у него не было. У меня никого больше не было.
Господи, я сейчас расплачусь.
— Я пришла в себя только через четыре года. Представляешь? — рассмеялась она, допивая кофе и продолжая рассказ. — Мне сообщили о ребенке, и я тут же отправилась в дом малютки. Но у меня даже документов не было, и я отправилась работать там санитаркой, чтобы быть ближе к моему сыночку.
— Он был здоров?
Что? Это что за вопросы? Борис верит ей? Верит в эту историю сценариста Санта-Барбары под бутиратами?
— Болел часто, но развивался хорошо. Он уже умеет играть в шахматы, представляешь, — улыбнулась она, и я прикрыла глаза. Как же она бесит. Господи, как же хочется вцепиться ей в волосы.
— Дальше, — потребовал Борис, и я продолжаю слушать эту ложь.
— Мне дали общежитие два года спустя. Я продолжала там работать и воспитывала сынулю.
— Почему мне не сообщила?
— Я же помнила наше расставание, ты бы не поверил в свое отцовство и это понятно. Мне показалось, что малышу не нужны такие потрясения.
— Так что же изменилось7 — подала я голос и встала. Я успокоилась, потому что все, что она скажет, проверят. Каждое ее лживое слово будет разобрано на косточки, а она со своим сыном предана забвению.