— Спасибо за то, что уделили мне время, — проявил я неуместную для этого мира вежливость, хотя Сперат дёргался и негодовал — к счастью, пока молча. Моя вежливость заставила Ана обернуться. Он задумчиво проводил нас взглядом.
Сперат, как только нас вывели, вырвал руку из лапы стражника, и вызывающе положил её на свой топор, торчащий у него за поясом. Кстати, шириной плеч он не уступал долгобородам. Вот только бородачи, скорее всего, были такие от природы. а моего оруженосца распёрло на божественном допинге.
— Сперат, — окликнул я его. — Давай сделаем так, как говорит наш гостеприимный хозяин.
— Но мой сеньор!.. — возмущённо пробасил Сперат и, наклонившись ко мне поближе, добавил тихо. — Разве вы не понимаете?.. Он нас пленил!
Скорее, взял в заложники. Впрочем, это детали. Вслух же я произнёс:
— И это, несомненно, поворот к лучшему. Разве ты не слышал? Ещё совсем недавно мы вообще были мертвы!
Пока что мне требовалась передышка от постоянных покушений на мою жизнь. И время, чтобы присмотреться к долгобородам, и не наделать новых ошибок. Оказаться под охраной целой армии бородачей, славящихся своей преданностью клану — просто идеальный вариант! Если бы они хотели нам навредить, то, как минимум, отняли бы оружие и связали, как беднягу горца. Пока же всё складывалось на удивление удачно… Я прямо почувствовал, как ко мне возвращается уверенность, а сомнения развеиваются и исчезают, как сигаретный дым на сквозняке.
Эпилог
Золотой Император в одиночестве стоял посреди своих покоев. Среди нагромождения переходящих один в другой укреплений Золотого Города, построенных за века непрерывных фортификационных работ, Императорский замок был крепостью в крепости — словно валун, укрытый в сердце горы. Ни один луч солнца не мог достать в его покои, и всё же, даже сейчас, проснувшись с закатом, первое, что он сделал — это осторожно приоткрыл крепкий, окованный железом ящик. И только убедившись, что вокруг непроглядная тьма, он распахнул крышку.
Первые несколько десятков минут каждого дня Золотой Император позволял себе неслыханную для смертных владык роскошь: побыть одному. Короткое время в темноте и одиночестве — только он и его собственные мысли. Прежде, чем он позвонит в серебряный колокольчик, и прибегут придворные, что начнут его одевать под монотонное бормотание распорядителей, зачитывающих ему список дел на сегодня. Немёртвый правитель вылез из своего дневного убежища, гремя доспехами, пристегнул меч, остановился перед занавешенным красным шёлком зеркалом, и щёлкнул пальцами, создавая синеватый свет вокруг своей короны.
Перед зеркалом, на изящных, украшенных затейливыми узорами подставках, покоилась коллекция: десятки, может, даже сотни золотых масок. Император любил красоту во всех её проявлениях, и каждая маска была произведением искусства. Некоторые из них копировали реальных людей — друзей и врагов. Другие были аллегориями. Некоторые изображали мифических существ. Император снял с лица маску, которую носил вчера: иронично приподнятая бровь, полные чувственные губы, выполненные из красного, как кровь, рубина. Вчера был бал, с новыми посвящениями. Императору казалось, что эта маска была весьма уместна для момента, когда вокруг так много лести, зависти и амбиций.
Император сорвал с зеркала алый шёлк, и на долгие минуты застыл перед зеркалом, разглядывая свое настоящее лицо. Оно было лицом мертвеца, что ярко свидетельствовало о том, что Император начинал умертвием. Одним из самым сильных, но всё же одним из просто слуг аристократов ночи. Конечно, спустя века его происхождение уже мало на что влияло — он превзошел всех неживых слуг Золотой Империи, и лично стал могущественнее почти всех вампиров. И всё же, он до сих пор испытывал смущение, когда Высшие среди немёртвых смотрели ему в лицо.
Может быть, мелочь, но не для того, кто не может чувствовать страх, боль… почти ничего не чувствует. И тогда даже самая отдаленная тень приятного чувства становится ценной, как доза для наркомана. А самое слабое эхо неприятного чувства становится настоящей пыткой.
Сегодня у него отняли его личное время. Император почувствовал чьё-то присутствие за спиной, и приготовился изобразить страшную ярость, хотя на самом деле чувствовал лишь слабые отблески этого чувства. А ведь когда-то именно его легендарная ярость выделила его из множества остальных воинов перед тогдашним Императором.