Как благородный человек, я просто обязан был уступить таким настойчивым просьбам. И Магн внутри меня, этот хладнокровный мудак, практически безразличный к чужим смертям и опасностям для себя лично, прямо как рыба на горячем песке бился. Его буквально поджаривали на социальном огне.
А я простой крестьянин. Мне таки не стыдно за свой гешефт спросить.
Разошлись мы на том, что моей армии надо отдохнуть. А значит, Кесаенцы обязаны её кормить, поить, и… Да и все пока. Я решил остановиться тут дня на три. Лучшие люди выглядели кисло, но возражать сильно не посмели. Особенно после того, как я повысил голос, чтобы перекричать их гомон. Некрасиво, конечно, как бабка базарная. Даже Сперат посмотрел на меня неодобрительно. Пусть.
Сделал я это больше из вредности, чем с каким-то особым планом. В принципе, задача выполнена, радоваться надо. Но заем меня вот прямо так прогонять? Некрасиво. Хоть и с подарками.
Очень скоро выяснилось, что в глазах остальных мои действия всегда несли куда больший смысл, чем для меня самого меня. Расценив эти три дня, как своеобразную форму ультиматума, Брухо развил бурную деятельность.Он принялся меня задабривать — устроил за стенами города, в одном из покинутых поместий пышный прием, на который был приглашен я с приближенными и… Видимо, местные проститутки. Никого лишнего. А потом он кабанчиком метнулся в Таэн и договорился о немедленном обряде посвящения меня в Хранители.
Ставлю сольдо против ченти, кесаенцы восприняли мой приказ кормить и поить мою армию не буквально, а как форму откупа. И они реально начали раздаривать всякое барахло всадникам. В основном сукно, но была и посуда, и бочонки с солью. Я велел горожанам не обходить вниманием и пехотинцев А вот это уже встретило со стороны кесаенцев вначале непонимание, а потом и почти неприкрытое недовольство. Они пригнали откуда-то издалека, не из города, десяток повозок груженых рулонами ткани, которую я бы разве что на мешки пустил. Леонхарт и Фрозен тем не менее, остались очень довольны. Только потом я понял почему — они отжали у горожан и повозки с запряженными в них волами. Надеюсь, не убили никого.
Вокруг города контадо было эвакуировано, роскошные поместья и кучки крохотных домиков стояли пустыми. Даже поля пустовали, на них никто не работал. Что для Магна внутри меня было дико, как если бы для меня попасть на центральную площади города-миллионника, а там нет никого. Пустые машины, дома, улицы.
Работали тут на полях с утра до вечера, прямо как образцовые дачники. И неудивительно, учитывая что от того, как ты поработаешь, прямо напрямую зависело, как ты пожрешь. Голод лучший коуч-тренер, но никому не советую.
Надолго терпения хозяев посевов не хватило, уже на следующей день на полях начали появляться люди. Война-войной, но на земле надо работать. Правда, все же обрабатывали поля на расстоянии в несколько километров от нашего лагеря. Все же опасались подходить близко.
Скота так и не было видно. Не то что коров или коз, даже куриц куда-то уперли, оставив пустыми курятники. Не поленились же. Хотя, формально, у нас вроде как был мир, но скот так и не пригнали оттуда, где кесаенцы его прятали. Берегли. А крестьян нет — каждый день из дальних городских ворот выходили толпы народа и топали километров десять-пятнадцать до своих полей. Вокруг Кесаены не было такой плотной застройки, как вокруг Караэна. И поля доходили до самых стен.
Всадники, рыскавшие по округе в поиска лута, на крестьян внимания не обращали. Даже я видел, что это самые бедные батраки, с которых взять нечего. Только если довольно убогий сельхозинвентарь. Я больше беспокоился за поведение своих пехотинцев. Но и те вели себя прилично — может, сказалось то, что они впервые за долгое время ели досыта. Не обжирались, но всем хватало, чтобы наесться. А может, классовая солидарность. Хотя, какая к черту классовая солидарность — любой у кого есть щит, копье, и шлем, может их продать и купить минимум три коровы. Землю, понятно, купить не сможет — это даже не то, что дорого, это же средство для жизни. Жизненно важная инфраструктура. Что-то вроде теплосетей городе на далеком севере. Только в аренду сдадут, за часть урожая. Как-то Леонхарт сказал, что его мать работала на зажиточного крестьянина пять лет. После чего получила от него надел в отдалении от села и корову. И так же, каждый день, ходила примерно за пять километров от их дома, чтобы работать на своем участке. Про отца Леонхарт никогда не упоминал, а я тактично не спрашивал.