Вот и сейчас, прямо перед нами оказался такой табун. Не меньше сотни стреноженных на ночь лошадей, окруженный шалашиками и просто попонами, на которых спали конюхи. Просто подарок судьбы. Какая-то часть конюших сориентировалась быстро, тут же вскочив на лучших коней и умчав в лагерь, к своим сеньорам. Но с боевыми конями такой фокус можно провернуть далеко не всегда — эти твари признавали обычно только хозяина. Могли куснуть за ногу, попытаться сбросить и затоптать. Да и конюхов на весь табун было хорошо если человек пятнадцать. Ведь кроме боевых, тут были заводные и вьючные лошадки. В общем, просто сплошная халява, как будто попал на улицу по которой инкассаторская машина содержимое рассыпала. Выбирай пачки потолще и в пажа кидай, чтобы он домой уволок. Некоторые мои латники при виде такого аж на бег перешли.
Конечно же, у этого подарка судьбы была и обратная сторона. Даже раньше, чем первые из людей Фрозена добрались до палаток, из них уже вскочили полуодетые хозяева лошадей и бросились к ним. И после этого рыцари все прибывали и прибывали из вражеского лагеря. К счастью, теперь мои латники действовали куда более решительно. И организовано. Динадад орал про то, что всех лошадей поделят по жребию. Лично я в это не верил, да и не только я — мое зрение позволяло видеть, как пользуясь темнотой пажи и даже оруженосцы выбирают лошадей получше и тащат их к нашему лагерю, стремительно ополовинив и без того не великие силы моих латников.
Но зная, что за спиной бабло, оставшиеся дрались яростно и сплоченно. Не с такой не рассуждающей яростью, как слушатели Сперата, зато куда более профессионально. А выскакивающие на них враги часто были неодоспешены, к тому же прибегали максимум часто по двое-трое. И их очень быстро или убивали, или обращали в бегство, или брали в плен. То ли из-за горячки боя, то ли из-за темноты и неразберихи, последних было примерно столько же, сколько убитых. Я уже понимал, что очень жестокое соотношение.
Во всем этом празднике жизни я с Лансом остались как-то не удел. Не могу сказать, что меня прямо уж совсем игнорировали. Изредка мне радостно кричали свои, кто-то хвастался трофеем, один раз даже попросили о помощи.
Несколько вражеских латников и десяток вооруженных слуг прибились к нескольким телегам и отчаянно их обороняли. Лошадей рядом не было. Может их уже увели мои ловкачи, может на них уехали те из наших врагов, кто был посообразительней или наиболее труслив. Лагерь был не такой уж большой, и этот островок сопротивления притягивал к себе врагов, как лампа мошкару. Никто особо не озадачился поставить вокруг оцепления, наши нападения были эпизодическими. Получив отпор, мои люди тут же бежали искать добычи полегче. Когда подошел я, с нашей стороны было десятка два пехотинцев и двое латников, горящих желанием то ли отомстить вражеским храбрецам за это сопротивление, то ли надеющихся, что так те упорно обороняют что-то ценное.
Вокруг телег были разбросаны палатки и тлеющие кучки тряпья, которые давали больше дыма, чем света. Не знаю, как нормальные люди в этом ориентировались, даже я с трудом мог разглядеть происходящее.
В телегах и рядом было много арбалетчиков. В годных шлемах-таблетках, с щитами-павизами, они бойко перезаряжали арбалеты и с громким стуком разряжали их во все стороны. Даже себе в тыл. Кроме арбалетчиков там были вооруженные чем попало слуги, пажи и женщины. Эти вязали импровизированные факелы, которые раскидывали по сторонам, чтобы подсветить цели арбалетчикам. Все приделе. Вот что называется организованное сопротивление.
Когда я подошел, этот стихийный узел сопротивления как раз пыталась взять с наскока очередная группа моих людей. Пара рыцарей со свитой, десятка два примкнувших к ним пехотинцев. Белые повязки на руках и шлемах не оставляли сомнений, что это мои люди. И очень быстро стало ясно, почему этот узел сопротивления смог удержаться. Ещё издалека я увидел вычурное забрало в форме морды гоблина. А подойдя ближе, в тусклом свете лежащего рядом факела, разглядел и желтые с темным квадраты. Старый знакомец по Битве у моста.
— Не бойся! Ближе! — заорал гоблинорожий и кинулся вперед, размахивая никогда не виданным мной прежде оружием. С некоторой натяжкой это можно было назвать двуручной булавой. На толстом металлическом древке был насажен густо усеянный шипами шар размером почти с человеческую голову.