— Молодой мертвяк, глупый, — сказал парнишка с арбалетом, стоявший рядом. Тот самый, который был другом Полуха. — Увидел меня, и сам за булькал, и на встречу побрел.
— Тебя, кстати, как зовут? — спросил я этого меткого арбалетчика.
— Мелкий, Сеньор Магн,— сказал парень. И зачастил:
— То есть, ваше святейшество, я хотел сказать Четвертак, сын Третьяка Зудливого, мой отец арендатор земли в Трех Хвостах, это имение сеньора…
Мелким парень не был. Мне он доставал макушкой до скулы. А я, как мне кажется, за последнее время будто подрос. Наверное, сейчас рост метр девяносто. И мышц добавилось — на моих старых латах ремни на ногах и руках до конца не затягивали. Здоровяк Леонхарт был выше большинства пехотинцев на голову и примерно одного роста с рыцарями. И то доставал мне макушкой только до подбородка. Прозвище «Мелкий» — пример простого сольдатского юмора. Я перебил паренька, и сказал как можно громче, сурово оглядываясь вокруг на остальных:
— А давай ты будешь не Мелкий, а Меткий! Точно, с этого момента ты Меткий! — на самом деле я просто не хотел слушать историю его жизни. Положил руку на плечо переименованному. И, уже тише, добавил, наклонясь к нему. Кстати, парнишка явно старался мыться, воняло от него не сильно. — И, Меткий, мне очень жаль, что Полуха погиб. Тяжело терять друзей. Я знаю. Я не могу ничем помочь, но я разделяю твою горечь.
Парнишка кивнул, хотел что-то сказать, открыл рот… Но закрыл его и только шмыгнул носом, кивая. Как же легко их растрогать. Хотя, если бы меня в моем мире за плечо пощупал кто-то вроде Илона Маска и сказал банальность, да хотя бы в соцсетях в комменте что-то сочувственное написал, я бы тоже потек.
— Не, не. Сочный мертвяк, настоенный, — встрял в разговор вездесущий Леонхарт. Внимание перетягивает. — Так то он старый. Просто оголодал. Вон, видите, мойсень, мясо с костей уже отваливается. Скоро скелетом бы стал.
Метаморфозы местной дикой нежити сильно зависели от того, сколько эта нежить в процессе умертвит живых людей. Или других разумных — магия, поднимающая мертвых, действовала только на разумных. Магну это даже преподавали, но увы, ученик он был так себе. Запомнил главное, зомбяк, вроде этого, очень сильный, лучше бить издалека — а то от их хватки не то что кости ломаются, даже доспехи, бывает, гнутся. Может и придушить. Зато зомбяки медленные. Скелеты легкие, если без оружия, почти не опасны. Могут ударить, с ног сбить, даже цапнуть — зубы у них растут. Но в основном как человек, только легче, и рассыпать легко. А вот дикие гули, со здоровенными пастями, опасны — быстрые, хитрые, любят нападать из засады. Но и воняют тухлятиной так, что мимо не пройдешь. Хуже мертвяков. Говорить это вслух я не стал — Леонхарт и сам начал раздавать команды. Которые, в основном свелись к «смотреть глазами, а дыркой от жопы и нюхать, если воняет сразу назад, подмогу звать».
Не считая десятков, если не сотен, кучек старых человеческих костей по углам со следами горения или естественного разложения, больше мы никого не встретили. Куда больше проблем нам создало само здание.
Большой, заполненный десятками колонн зал у входа в имел стенах проходы. Аж в два ряда. Проходы вели в коридоры. Которые вели дальше, переплетались, дробились и, как ветви деревьев листья, выводили в множество комнат. Большие, маленькие, совсем крохотные. Проходные, сквозные, узловые…
Некоторые планировки живо напомнили мне опенспейс. Сохранились даже ряды каменных скамей, а отдельно, на приподнятом полу, за колоннами, место начальника. Другие комнаты, как заподозрил, раньше были мастерскими — пол и стены все еще хранили технологичного вида ниши от оборудования и освещения. Некоторые комнаты явно были чем-то вроде туалетов и душевых. Только тут были не душевые, а бассейны, теперь пустые. Были и жилые комнаты — единственные, что несли на себе следы отделки. Раскрашенная штукатурка. Какие-то рыбки, птички. Нейтральный узор. Пол щербленый, видимо отделку скололи и унесли. Зато кое-где сохранились каменные кадки. Скорее всего и в самом деле кадки, хотя какой цветок может расти под землей? На кадках сохранились облупленные краски, дававшие представление о том, что когда-то они были ярко окрашены. Как, должно быть, и все остальное в этом месте.