В отчаянии Стархов прошел в прихожую, обул туфли, накинул на плечи пиджак, взял висевшие в кухне ключи от машины и взглянул на Светлану Андреевну. Она уже не улыбалась, но и расстроена не была. В глазах ее была задумчивость и, как будто, печаль. И эти глаза странно увлекли Павла Федоровича, и даже появилось желание остаться, извиниться и забыть все, что произошло. Но с болью подумав, что он теперь ей не муж, Стархов покинул квартиру.
ЧАСТЬ 2.
УСТЮЖЕНСКИЙ ПРИЮТ
ГЛАВА 20
Альберту Чайке исполнилось восемь лет. Воспитывался он в Устюженском детском доме. Ростом был не ниже своих сверстников, но выглядел немного худощавым. Вероятно, оттого, что был очень подвижен. Придя из школы и сделав домашнее задание, целыми вечерами он пропадал на футбольном поле, гонял мяч с ребятами или же крутился на перекладине в детдомовском спортгородке.
В отличие от матери, Беловой Катерины, у Альберта были серые глаза, но такие же большие и красиво блестящие задором. Он был очень похож на Катерину – такой же курносый, с высоким лбом и милым овальным лицом. Лишь одно портило его внешность – шрам, рассекавший правую щеку.
Теперь, восемь лет спустя, Светлана Андреевна уже не думала об усыновлении Альберта – он для нее стал давно родным сыном, и относилась она к нему как к своему сыну. Директор детдома, пожилая, добрая женщина, разрешала Альберту Чайке отлучаться из расположения детдома в субботние и воскресные дни. Она знала, что Альберт уходит всегда к Светлане Андреевне, считая ее приемной матерью. Наступал понедельник, и Альберт вновь возвращался в детдом, с утра шел в школу, а по вечерам просиживал в классной комнате детдома вместе со своими сверстниками, выполняя домашние уроки, заданные в школе.
Территория детдома вокруг была огорожена высоким дощатым забором. На огромной территории стояли два двухэтажных деревянных корпуса. В одном корпусе на нижнем этаже располагались спальни для мальчиков, на втором этаже была медицинская часть, кладовые и изолятор с решеткой на окне, в который обычно сажали провинившихся мальчишек. В другом корпусе на нижнем этаже жили девочки, а на верхнем - были классные комнаты, в которых ребятишки делали домашние задания. Здесь же был кабинет директора. Длинный деревянный барак, находившийся между жилыми корпусами детдома, служил столовой. Внутри он был чист и хорошо выбелен. В зале столовой стояли два десятка обеденных столов, за залом располагалась кухня с котлами для приготовления пищи. Напротив столовой, возле забора, огораживающего территорию детдома от внешней улицы, было небольшое футбольное поле, засыпанное слежавшимся речным песком. По вечерам на этом поле стоял ребячий гул – детдомовцы с азартом гоняли футбольный мяч.
В Устюженском приюте воспитывались сорок пять мальчиков и двадцать четыре девочки – почти все не имевшие ни отцов, ни матерей. Их вскармливало Советское государство.
Перед отбоем ко сну в мужском корпусе шла обычная вечерняя проверка. Воспитательница, молодая длинноногая женщина лет двадцати пяти, с красивым веснушчатым лицом и рыжими волнистыми волосами, достигавшими плеч, проверяла наличие мальчиков. Детдомовцы стояли в длинном коридоре перед спальнями и выкрикивали «я», «здесь», когда воспитательница называла их фамилии.
- Альберт Чайка!
Женщина провела глазами по рядам, высматривая Альберта.
Тут я! – крикнул Альберт.
Что значит «тут»? – возмутилась воспитательница. – Забыл, как надо отвечать? Я тебе быстро напомню!
Чайка виновато опустил взгляд и выкрикнул:
Я!
Проверив наличие ребят, воспитательница объявила отбой. Все стали расходиться по разным спальням. Ребята постарше прошли в свои спальни в конце коридора. Ребята младшие – в спальни напротив. Альберт уже заходил в дверь спальни для младшей группы, но услышал оклик, обернулся.
Чайка, подойди ко мне, - сказала воспитательница.
Альберт подошел, заметил ее сверлящие глаза.
Ты совсем распустился! Как ты отвечаешь старшим?
Я исправлюсь, Тамара Николаевна, - пробормотал Альберт, понимая, что воспитательница непременно накажет его, если он не раскается.
Ты всегда говоришь, не буду, не буду, а все продолжается! Это прямо издевательство какое-то! Я тебе больше не верю. Ты совсем не чувствуешь вины за собой. Наверно, думаешь, что у тебя есть Светлана Андреевна и поэтому тебе можно вести себя безнаказанно?
Альберт опустил голову. Ему не нравилось, когда упоминали о Светлане Андреевне в таком тоне, как о его защитнице. Иногда даже раздражали эти напоминания о женщине, которую он считал своей матерью.
Моя мама здесь ни при чем, - сказал он.
Мама? – воспитательница усмехнулась. – Завтра после уроков будешь разгружать с машины уголь для кочегарки. Это тебе в наказание. А теперь – быстро спать!
Альберт прошел в спальню, разобрал постель, лег.
В спальне было восемь коек; на всех лежали сверстники Чайки, негромко перешептывались, чтобы не услышала Тамара Николаевна. За тремя большими окнами спальни было темно; едва заметно мерцали звезды на небе.
Почему она все время придирается к тебе?
Спросив это, русоголовый паренек худощавого сложения приподнялся в постели, разглядывая Альберта. У паренька было прозвище – Галич. Альберт считал Галича своим другом.
Сам знаешь, - резко ответил Альберт. – Всегда вспоминает мою маму, как будто мама всегда защищает меня от наказаний. А я никогда не ябедничал!
Нет, Алька, она просто считает тебя особенным. У тебя есть мать, конфеты тебе всегда приносит, а у нас никого нет. Нам никто ничего не приносит, не балуют. Вот Кобра и думает, что ты избалованный, раз у тебя есть мать.
За строгий нрав, порой жестокость, которые Тамара Николаевна проявляла к воспитанникам, ее в детдоме прозвали Коброй. Это прозвище произносилось осторожно, в отсутствии Тамары Николаевны. Если Тамара Николаевна услышит это гадкое прозвище, наказание неминуемо. Однажды за это она посадила в изолятор малолетнего воспитанника, и тот без воды и пищи просидел в изоляторе субботу и воскресенье.
А тебя, Галич, разве не угощала моя мать конфетами?
Галич печально вздохнул, улегся поудобнее.
Угощала, - сказал он. - Но я тебе объясняю, что дело все в том, что у тебя есть мать. А Кобра, зная об этом, придирается к тебе всегда, думая, что тебе в приюте живется легче всех. Ведь тебя по субботам и воскресеньям отпускают домой.
Что мне теперь делать, не ходить домой? – возмутился Альберт. – Может, тогда Кобра отстанет от меня, и не будет наказывать.
Как хочешь.
Галич зевнул и натянул на голову одеяло. Альберт помолчал, раздумывая.
Галич, ты еще не спишь?
Засыпаю.
Знаешь, мне иногда самому стыдно, что у меня есть мать. Среди вас я чувствую себя белой вороной.
Ладно тебе, - промямлил Галич, засыпая. - По правде говоря, Кобра наказывает тебя больше за непослушание. Ты же борзый, Алька, в натуре.
Никакой я не борзый! Просто не люблю, когда ко мне относятся с презрением. Потому и сам презираю подобных Кобре.
С угловой койки чей-то сонный голос пробормотал:
Харе базарить! Завтра вставать рано, в школу идти. А вы своей болтовней спать мешаете.
Не возникай, - отрезал Альберт.
Спустя несколько минут глаза его слиплись, и он заснул
ГЛАВА 21
Утром ребят поднимала другая воспитательница, Маргарита Ивановна – полная пожилая женщина маленького роста с бледно-голубыми глазами. Она была добра к своим воспитанникам и ласкова. Ребята любили ее.
Подъем! Быстренько поднимайтесь, – говорила она, войдя в спальню и расталкивая в постелях ребятишек, любивших понежиться.
Поднимайтесь – и быстренько умываться!