Подумав, что ей теперь спокойно не уснуть, Катя приподнялась в постели, сдернула со спинки стула халат, накинула на себя. Потом вдруг встала, подошла к столу, закурила.
- Надоело все, девочки! — сказала она.
- Бывает, — Лена тоже взяла сигарету. — Временами и мне эта жизнь надоедает до чертиков. Но жить-то надо! Ты просто утомлена сегодня.
- Противно мне все! — возразила Катя. — Пора кончать с этим. Вы как хотите, а я уезжаю из Ленинграда.
- Скажи, что случилось, — удивилась Зина. — Клиент что ли обидел? Сколько он тебе дал?
Катя вынула из сумочки зеленые купюры, швырнула на пол.
- Вот двести долларов. Можешь забрать их себе. Меня тошнит от них!
Взглянув на раздраженное лицо Катерины, Лена покачала черноволосой головой.
- Взрослая женщина. А рассуждаешь, как маленькая, Катя?
Катерина вспылила:
- Ты еще учить меня будешь! В твоем возрасте я была такой же наивной, как ты сейчас. В твои двадцать лет я думала точно так же, как думаешь ты сейчас. — Она беспокойно вздохнула. — Да разве ты сможешь понять меня, глупая!
Встревоженная, Зина встала с дивана. Волнение Катерины тронуло ее, она закурила.
- Успокойся, Катя, — сказала она. — Мы тебя прекрасно понимаем. И нам бывает больно, когда стоишь на панели, а проходящие мимо смотрят на нас с презрением. Каждый живет так, как ему хочется.
- Каждый живет в меру своей глупости, - возразила Катя. — Ты, Зина, забыла, как над тобой издевался швед в «Европейской»? Забыла, как пришла сюда со слезами, рыдая, как последняя тварь!
Затянувшись глубоко, Катерина с раздражением раздавила сигарету в пепельнице. Набросилась на Лену:
- А ты, Лена? Тоже забыла, как оплакивала своего ребенка, когда его передали в чужую семью? Не ты ли говорила, что тебе осточертело это блядство? А ведь тогда оно только еще начиналось у тебя.
Лена нахмурила брови, метнула в Катерину холодный взгляд. Сигарета в ее пальцах задрожала.
- Что ты копаешься в моей жизни? — воскликнула она. — Вспомни свое прошлое, своего ребенка, который, как ты говоришь, умер при родах. А может, ты сама избавилась от него?
Больно кольнуло в сердце Катерины. Она вздрогнула от острой боли, вдруг схватилась руками за голову, оперлась локтями в колени и, сидя в таком положении, сильно сдавила веки — так сильно, что даже слышно было, как заскрежетали ее зубы. Как больно было теперь слышать упоминание о брошенном ребенке! Как жестоко сказала Лена! Как жестока вся эта жизнь! Картина преступления ясно всплыла в ее воображении, она содрогнулась. Только теперь, когда ей исполнилось двадцать девять лет, когда ей с каждым днем все отвратительнее становилась распутная жизнь, когда она стала отчетливее понимать, что должна жить иначе, только теперь она осознала, какую зверскую расправу учинила над своим ребенком в нелепой юности своей... И снова она вспомнила освещенную луной помойку, кровавый рубец на правой щеке младенца, и снова ее охватил ужас совершенного. Она крепко сдавила голову руками, на глазах выступили слезы. Впервые она искренне оплакивала ребенка...
«Отравлюсь! Не хочу жить! Не могу! Все равно отравлюсь!».
В комнату вошла хозяйка квартиры, маленькая пожилая женщина с крупной бородавкой на щеке. Под плоским носом ее чернели чуть заметные усики.
- Месяц кончается, — сказала она значительно. — Пора денежки за комнату платить.
Хозяйка сдавала Катерине комнату. Пытаясь скрыть свое переживание, Катерина сказала:
- Я заплачу. Сейчас у меня нет рублей.
- Ладно, подожду до вечера.
Женщина хотела было выйти из комнаты, но вдруг остановилась, заметила, что Катерина не в себе.
- Ты что, нездорова? — спросила она.
Катерину всегда раздражали отталкивающий вид хозяйки, ее скупость, сварливость, и сейчас невыносимо было говорить с ней, даже о своем здоровье.
- Здорова я, здорова! — вскричала Катерина.
- Что ты на меня смотришь, как зверь? И не смей так грубо разговаривать со мной!
Катерина еще больше разозлилась. Ее нервы за последние годы распутной жизни заметно сдали.
- Уйдите! Прошу вас! Я не могу вас видеть!
Хозяйка ужаснулась. Взглянув на молчащих подруг Катерины, она резко произнесла:
- Сегодня же выселю тебя! Убирайся на вокзалы, — и вышла.
«Отравлюсь, — вновь подумала Катерина. — Нет, сначала надо съездить в тот город, где остался мой ребенок. Поклонюсь ему, где он умер, несчастный... Поплачу и покончу с собой».
ГЛАВА 26
В столовой было шумно, детдомовцы болтали за обедом, деля между собой скудные порции хлеба и каши. На кухне из котлов валил пар. Старая повариха переливала суп из котлов в небольшие столовые бачки, которые подавались на столы.
Поварихе помогали две девочки, дежурившие сегодня по кухне. Одетые в белые халаты, они разносили по столам бачки с супом.
Из-за соседнего стола встал старший воспитанник, подошел к столу, где сидели Кузнец, Галич и Карат, взял из тарелки Галича котлету и вернулся к своему столу. Альберт хотел вскочить и врезать старшему воспитаннику, но Боцман остановил его.
Не суйся, — сказал он. — Не твое дело.
Альберт отчаянно возразил:
- Галич — мой друг!
- Я сказал; не суйся! Галич — сотрудник того кочета.
- Тогда я отнесу ему свою котлету.
- Это уж твое дело.
Альберт подошел к Галичу, положил котлету в тарелку. Галич сначала отказывался, но потом молча принял. В его глазах заблестели слезы. Альберт вернулся за свой стол, стал жевать хлеб. В Боцмане возникло какое-то несвойственное чувство к Альберту. Разломив котлету пополам, он положил одну половину в тарелку Альберта. Альберт поднял глаза. Боцман смутился…
- Ты ешь, — тихо сказал Боцман.
После обеда Боцман, повел Альберта обучать воровскому мастерству. Они прошли к забору, где перед поединком распивали вино; укрылись между забором и поленницами дров. В этом укромном месте их не могли заметить ни с улицы, где их укрывал забор, ни с территории детдома. Боцман поставил Альберта к забору, а сам встал спиной к нему.
- Пробуй, — сказал он.
Это был не первый урок воровского мастерства. Альберт знал, что от него требует Боцман. Он сунул два пальца правой руки в карман пиджака Боцмана. Боцман почувствовал руку Альберта и сумел ухватить ее в ту же секунду, когда Альберт уже вытаскивал из кармана Боцмана кошелек.
- Грубо работаешь, — сказал он. — Я чувствую твою руку. Смотри, как надо.
Он сунул кошелек в карман Альберта, установил его спиной к себе, пальцами залез в его карман и вытащил кошелек.
- Почувствовал мою руку?
- Нет, — Альберт с удивлением посмотрел на него. — Наверно, у меня не получится. Слишком мало ловкости в руках.
- Здесь не столько нужна ловкость рук, сколько положение, стойка человека, у которого крадешь. Ты заметил, что я слегка наклонялся из стороны в сторону, когда ты засовывал руку в мой карман?
- Заметил.
- Вот и человек так же. Когда он стоит в автобусной толпе или у прилавка магазина, он имеет привычку слегка наклоняться. Как тебе уже известно, люди обычно носят кошельки в правом кармане. Значит, вытаскивать кошелек нужно в тот момент, когда человек слегка наклоняется вправо. В этот момент он менее всего ощущает в своем кармане чужую руку. И вытаскивать кошелек нужно не резко, как делаешь ты, а плавно, но быстро.
Боцман снова вложил кошелек Альберту, но уже в потайной карман пиджака и стал показывать ему свою профессиональную выучку. Отойдя на несколько шагов, он велел Альберту двигаться навстречу ему. Шел Боцман, как будто задумавшись и опустив голову, словно не замечал идущего навстречу Альберта. Наткнулся на него. Быстрое, незаметное движение рук — и кошелек оказался в руках Боцмана. Он показал его Альберту.
- Здорово! — удивился Альберт.
- Чувствовал мою руку у своей груди?
- Нет.
- Знаешь, почему? Потому что я задел твое левое плечо своим левым плечом, легко и как будто случайно. Расстегнутый пиджачок твой при столкновении подался вперед, левая пола его отошла от твоей груди. И в этот момент я без особых усилий извлек кошелек.