Боцман довольно улыбнулся. Сказал:
- Попробуй теперь ты.
Альберт попробовал, но у него опять ничего не получилось.
- Мне придется тренироваться долго, — вздохнул он.
- Да, — согласился Боцман. — Меня Волк обучал целый год, и за год я усвоил только азы воровской профессии.
- Это не профессия.
Боцман недовольно покачал головой.
- Только человек несведущий в воровском деле сможет сказать, что это не профессия. Это профессия и, наверно, самая трудная и опасная. Я бы назвал работу карманника ювелирной и тонкой. Хочешь убедиться?
- Хочу.
- Пошли со мной.
Прошли в детдомовский двор. Боцман стал высматривать кого-то. Кругом резвились воспитанники. Шкеты гоняли мяч на футбольном поле. Кочеты играли в карты, укрывшись за смородинными кустами. Вдруг из женского корпуса вышла молодая воспитательница, Тамара Николаевна. Длинными стройными ногами она вышагивала прямо к столовой; рыжие волосы ее развевались под легким ветерком. Боцман оценивающе окинул ее глазами и сказал:
- Наблюдай, Альберт.
Он пошел навстречу Тамаре Николаевне с глубоко задумчивым видом и опущенной головой. Поравнявшись с ней, он задел ее плечом, будто случайно. Тамара Николаевна уставила на него возмущенные глаза.
- Ты что, спишь на ходу? Боцман недовольно пробормотал:
- Задумался. Извините.
Альберт со стороны наблюдал за Боцманом. Он не заметил, что Боцман сумел украсть у воспитательницы, хотя следил за его руками очень пристально. Боцман вернулся к нему и показал брошь с изумрудным камнем.
- Видишь? Это брошь Кобры.
Альберт был изумлен.
- Она, должно быть, дорогая.
- Не дешевая, — сказал Боцман. — Брошку нужно вернуть. В кругу знакомых красть нельзя. Волк учил меня, что это подло.
- Но как вернуть?
- Я вижу, Кобра невзлюбила тебя. Вот ты и вернешь. Подойдешь и отдашь ей. Скажешь, что нашел на земле у женского корпуса. Глядишь, она станет относиться к тебе дружелюбнее.
- Неудобно как-то...
- Брось ты! Слушай меня. Я не научу тебя плохому.
Боцман сунул в зубы сигарету, чиркнул спичкой.
- Брошку я снял с ее груди, — сказал он довольно. — А груди у нее, оказывается, мягкие. Видимо, потрепанные.
- Разве у других не мягкие груди?
- Слабак ты еще в этом деле! - усмехнулся Боцман. - У наших девчонок у всех груди упругие. Потом как-нибудь я тебя возьму с собой, и ты пощупаешь...
Альберт стыдливо отвел глаза, пожал плечами. Он знал, что кочеты подлавливают приютских девчонок, когда те выбегают вечером из своего корпуса на ужин в столовую. Подлавливают их в темном коридорчике женского корпуса и щупают их. До насилия, конечно, дело не доходило, просто баловство.
Заметив его смущение, Боцман рассмеялся.
- Пойдем за поленницу, — сказал он. — Продолжим подготовку. Я сделаю из тебя отличного карманника!
ГЛАВА 27
Расставшись с подругами в Ленинграде, Катерина Белова выехала в городок, где много лет назад бросила своего ребенка. Находясь в подавленном состоянии, она твердо решила покончить жизнь самоубийством. Катерина долго бродила по городу, стараясь отыскать тот двор со страшной выгребной ямой. Блуждая, она вышла к церкви, стоявшей на окраине города. Церковь была обнесена металлическим забором, сияли на солнце ее позолоченные шеломы, стены слепили белизной.
«Вот где я могу покаяться. В церкви должен быть священник. А потом с чистой душой... потом брошусь в реку или перережу себе вены...».
Она прошла в железные ворота, остановилась перед входом в храм — остановилась, не зная, что будет говорить священнику. Ведь она ни разу в жизни не была в церкви. Подумав, она вошла внутрь, увидела на стенах росписи, залюбовалась ими. Фресковая роспись поразила ее. Она вдруг ощутила себя в каком-то другом мире — мире возвышенном, неземном.
Стояла, исполненная благоговения и неизвестного ей прежде чувства покорности.
«Я грешна!» — шептала она, разглядывая фрески. Неожиданно маленькая дверь внутри церкви отворилась, и она увидела священника, выходящего к ней. Он был в черной рясе, на груди висел блестящий желтизной крест с изображением распятого Христа. Катерина растерялась, посмотрела в пожилое, но чистое, без морщин, лицо священника, окинула взором его длинные, темные волосы и бороду, в которых серебрилась проседь.
- Вы зашли из любопытства или как?
Священник вдруг осекся, увидев ее короткую юбку, из-под которой вызывающе белели красивые ноги, и неприлично открытую грудь с золотой цепочкой на шее.
- Я... я хотела исповедаться, — сбиваясь от растерянности, произнесла Катерина. — И покаяться.
Священник, заметив ее смятение, спросил:
- Вы верующая?
Белова молча мотнула головой и опустила взгляд.
Священник спросил снова:
- Вы крещеная?
- В детстве мама крестила меня.
- Хорошо. Вы действительно желаете исповедаться?
- Да.
Батюшка попросил Катерину следовать за ним. Она покорно шла за священником, с удивлением и трепетом разглядывая прежде неизвестную ей своеобразную красоту храма.
- Сюда, пожалуйста.
Священник свернул влево, прошел к алтарю. Катерина поразилась, когда увидела стену, сплошь покрытую иконами. Она не знала названий икон, но стала разглядывать их с каким-то детским вниманием. Священник понимал ее состояние и не торопил. Минуту она стояла молча, обозревая иконостас, потом вдруг опомнилась и, робко взглянув на священника, подошла ближе. Старый священник подал ей черный платок, чтобы она покрыла голову.
- Скажи, дочь моя, в чем ты хочешь исповедаться?
Голос священника был мягким и располагающим. Катерина не знала, с чего начать, пришла в замешательство. Помедлив, Катерина произнесла первые и самые трудные слова:
- Батюшка, я загубила своего ребенка. Я бросила его...
Священник слушал. Черты его лица не менялись, и ничто не выдавало его состояние. Когда Катерина закончила свою исповедь, в глазах священника она заметила скорбную думу. И Катерине показалось, что батюшка быстрее сочувствовал ей, нежели презирал. Ее удивило отношение священника к ее исповеди. Она полагала, что он гневно осудит ее, но он не затаил в себе ни зла, ни ненависти, он остался странно спокойным. Одна лишь печаль невидимым грузом придавила его чело.
- Грех большой! — сказал он,
Он стал что-то говорить Катерине, но она плохо слышала его, доверчиво кивала священнику, соглашаясь со всем, что он говорил, и чувствовала, что на душе у нее стало легче. Исповедавшись, она избавилась от мыслей, тяготивших ее в последнее время.
«Я раскаялась искренне. Но почему он не презирает меня? Он должен увидеть, что я несчастна. Увидеть и простить. А с прощеньем Божьим мне легче будет покинуть этот постылый мир».
Уходя из церкви, Катерина чувствовала взгляд священника. Она обернулась. Священник перекрестил ее три раза. Вздохнув, Катерина, благодарная батюшке за избавление, вышла из церкви.
Она снова бродила по городу в поисках того страшного двора. Вскоре она вышла на улицу, уже знакомую ей. Она вспомнила, что где-то рядом родильный дом, в котором она рожала; вспомнила, что от роддома шла по этой улице. Ускорила шаг. Неожиданно ее взгляд привлек старый двухэтажный дом.
«Тот самый дом!». Она вошла во двор. «Знакомый деревянный настил выгребной ямы! Те же сараи и деревянные мостки! Здесь!».
Катерина откинула крышку помойки. Дыхание перехватил спазм, слезы затуманили взгляд. Она пыталась вспомнить лицо сына, но не могла. Она не помнила его вовсе. Помнила только шрам на правой щеке, кровь... Бессилие что-либо изменить, беспомощность что-либо сделать, вина, которую невозможно искупить, — все, что у нее сейчас осталось. Сына теперь не вернуть. Он там, в другом мире, в который она придет к нему обязательно. Пусть только стемнеет...