Призраки тоже молчали. Они как-то не привыкли к тому, чтобы смертные ТАК общались с богами. И они в отличие от человека чувствовали божественное присутствие самым натуральным образом. Поэтому им было страшно и странно, ведь Бог не вмешивался. Почему?
Наконец, Всеволод закончил свое грязное дело. И, осматривая помещения тюрьмы, замер перед удивительно большим зеркалом.
На первый взгляд его облик был нормальным. Латник как латник. Только шлем закрыт и ничего не разобрать.
Он осторожно открыл верхнее забрало своего армэ. Очень осторожно, опасаясь увидеть там какое-то чудовище. Но нет. Общие черты лица сохранились, во всяком случае в верхней его части.
Открыл второе забрало и снял шлем.
Из зеркала на него уставилось уставшее лицо высшего эльфа с пронзительными, чуть светящимися ярко фиолетовыми глазами. В остальном он был похож на самого себя. Только челюсть стала более массивной из-за чего он теперь несколько напоминал обитателей гробницы Нехекары.
Глаза также чуть изменились. Если приглядеться, то можно было заметить — зрачок вытянулся вертикально, хоть и не сильно.
Он открыл рот, и вздрогнул. Слишком массивные и развитые клыки хорошо выступали и сразу бросались в глаза. Да и вообще челюсть прямо вопила — этим «хавальцем» можно без проблем и сырое мясо откусить. Хотя, надо заметить, зубы не вызывали никакого дискомфорта. Словно он всю жизнь с такими жил.
Дальше он медленно разделся, осматривая свое тело. Мало ли где какие изменения? Чешуя там или особо волосатая шкура? Но в целом, если что и поменялось, то внутри. А снаружи…
Мужчины синдар из-за их чрезмерно яркого полового диморфизма обладали гиперболизированными размерами плечевого пояса. У Всеволода старые пропорции и габариты сохранились. Только выглядели мышцы теперь более сухими и крепкими, да и кожа казалась прочнее даже на первый взгляд.
В остальном — ничего нового и неожиданного. Никаких новых суставов или пробивающихся ростков перепончатых крылышек. То есть, изменения если его и коснулись во внешнем проявлении, то минимально. И это хорошо. Одна беда — он не понимал, что в нем изменилось внутри. Просто потому, что не знал, как это проверить. Ведь не зря управляющий контур говорил про адаптивную трансформацию. К чему адаптация? Какая? Зачем? Почему?..
— Что? Недоволен? — спросил призрак, когда парень закончил осмотр и начал обратно одевать доспех.
— Я в очередной раз изменился. И теперь вообще похож не пойми на что. Эти глаза и зубы кого угодно перепугают. Еще за вампира какого-нибудь примут.
— Но ты остался эльфом, — заметил призрак эльфа.
Всеволод промолчал.
Понятно, что для эльфа это было первостепенной вещью. Их природный расизм традиционно зашкаливал вне зависимости от обитаемого мира. Но парня эти слова ничуть не грели. И он с куда большим удовольствием воспринял новость о том, что теперь снова человек. И что теперь он может отправиться домой, к деду. Который остался один… или хотя бы навестить его могилу, если его больше нет… Но это? В сортах говна, ну, то есть, эльфов ему категорически не хотелось снова разбираться. Ибо после всех своих приключений Всеволод этих ушастиков на дух не переносил…
— Ты уберешь наши саркофаги из склепа? — наконец спросил один из призраков после долгого молчания.
— Если честно, я вообще к оку Аданоса подходить не хочу, — вполне искренне ответил парень.
— Ты обещал!
— Я ничего вам не обещал! — рявкнул Всеволод, раздраженный очередной попыткой манипуляции со стороны призраков.
Те замолчали.
Он тоже, прежде всего потому, что осознал — у него было отчетливое нежелание приближаться к оку. Слишком не естественное. Как будто кто-то пытался его остановить. Но кто? Да и что не так? Управляющие же артефакты уничтожены…
Он нехотя спустился на площадку перед воротами.
Встал у обломков ворот.
И задумчиво уставился на око Аданоса, которое отсюда отлично наблюдалось. Казалось, что оно тоже на него смотрит. Таким большим немигающим глазом. Раньше такого ощущения не было. Значит, что? Значит божество заинтересовалось тем, кто его артефакты ломает.
Несколько секунд размышлений.
После чего Всеволод сформировал плетение воздушного молота. Очень небольшое по площади соприкосновения, но вкачивав в него массу манны и собственно воздуха, сжал его до состояния очень прочного материала. От чего воздух вокруг плетения задрожал, да и оно само отчетливо завибрировало от перенапряжения.