Лицо Влада на маленьком, в тетрадный лист экранчике было оживленным. Таким же, как вчера и позавчера во время регулярных сеансов связи, и это означало, что дела идут нормально.
- Кириллов с этим, с интендантом Костенко, прижали бразильян, - прохрипел Перфильев вместо приветствия. - Чуть, понимаешь, переворот не случился: хунта скотоводов и овощеводов против хунты оружейников! Одни хотят консервы делать, другие - "калаши", но в их Бразильянии, похоже, "калаш" против консервной банки не потянет.
- Южная страна, сельскохозяйственная, - отозвался Каргин. - Ты прикажи Кириллову и Кастелло, пусть не очень давят. Народ на югах горячий, а революции нам ни к чему.
- Ни к чему, - согласился Перфильев, - мы от своей еще не отдышались. - Потом добавил: - У Прошки и Флинта в Ата-Армуте все без изменений. Добиваются встречи с сардаром или с кем-нибудь из сераскеров повлиятельней, но пора тишина и никакой реакции. Хотя денег на бакшиши потратили много.
- Сардар и сераскер - это кто такие? - поинтересовался Каргин.
- Это у них новые воинские звания, с восточным, блин, колоритом, - объяснил Перфильев. - Сардар - министр военной промышленности и обороны, а сераскер - генерал.
- А капитан как будет? Ротный?
Влад заглянул в невидимую Каргину бумажку.
- Юзбаши, сотник значит. Вот, Леха, служили мы с тобой лет десять, кровь проливали, а все юзом… Ну, ничего, ничего! - Он ухмыльнулся. - У Прошки тихо, зато Эльбекян шурует во-всю, и есть у него любопытные новости. Эти парни, что мины клепают в Марокко, Тунисе и Алжире, вроде бы и не арабы. Арабы там, конечно, есть, но в главных закоперщиках лягушатники и макаронники, а может, и фрицы руку приложили. Готовы пять процентов платить, если отвяжемся.
- Не отвяжемся, - сказал Каргин. - Проинструктируй Эльбекяна: пусть затаится и на переговоры не идет. Выждать надо, примерно недели две.
- А чего ждать?
- Пока караваны в Сахаре не остановят. Ну, это уже моя забота…
Он распрощался и спрятал черный чемоданчик в объемистый сейф, где хранились кое-какая наличность и гравюры мастера Врбы, тщательно упакованные в картон и бумагу. Связываться со штаб-квартирой было еще рано - в Калифорнии глухая ночь, Мэлори наверняка почивает, и будить его повода нет. Тем более, что разобраться с миноклепальщиками будет удовольствием не из дешевых.
Стукнула дверь, и в комнату порхнула Кэти - возбужденная, раскрасневшаяся, при двух коридорных, тащивших какие-то пакеты, коробки и коробочки. Чмокнув супруга в щеку, она принялась раскладывать все это добро, попутно объясняя, где новая шляпка, где вазы богемского хрусталя, а где подарки родичам - заокеанским и тем, что в Краснодаре. Кажется, кроме музеев и исторических пивных, она обследовала лавки от Парижской улицы до Вышеградского замка.
Каргин поймал ее, усадил на колени и сказал:
- Скоро ужинать пойдем. А после ужина будешь меня вдохновлять. День выдался тяжелый, ласточка, и я нуждаюсь в твоем сочувствии.
- А завтра как?
- Завтра я свободен. Хочешь, в зоопарк поедем, на слоне покатаемся?
- Хочу.
Кэти затихла, прижавшись щекой к его груди, и Каргин, ласково поглаживая ее плечи, вдруг подумал, что за прошедшие месяцы ласточка сильно изменилась. Очень боевая девушка была, самостоятельная, с крутым американским напором, с желанием вырвать у жизни все, о чем мечталось: парня - обязательно богатого, успешную карьеру в ХАК или в иной компании, толику влияния и власти, поездки в Европу… Теперь все это ее как бы не интересовало - кроме парня, разумеется. Словно лопнула скорлупа, размышлял Каргин, треснул панцирь, в котором она пряталась от мира, и из обломков выбралось совсем иное существо, трепетное, нежное… Но не беззащитное! Каким-то шестым или седьмым чувством Каргин ощущал, что есть у ласточки тайная сила, и что за него, за будущих их детей и внуков, она, случись несчастье, горло перервет. С коготками кошка… Что поделать, заокеанское воспитание: врагов не прощать и отвечать ударом на удар.
Кэти пошевелилась, дунула ему в ухо, зашептала:
- Родителей твоих вспоминаю… Отец строгий, жесткий, из генералов генерал, как Джордж Вашингтон или Улисс Грант, а мама… Хорошая у тебя мама, но странная. Может, все матери в России такие, а?
- Какие? - спросил Каргин.
- Понимаешь, когда я маленькой была, совсем маленькой, отец и мать меня ласкали, целовали и на руках носили. Потом - все реже и реже… В двенадцать лет еще могли обнять, а вот в семнадцать - только по плечу похлопать, вот и все контакты на телесном уровне. Хотя любили меня и любят сейчас, и говорят, какая я умница и замечательная дочь. Любят Керк, правда! Ты же сам видел, на свадьбе!
По мнению Каргина, кэтины родители, Дуглас, профессор-филолог из Филадельфии, и Барбара Финли, в девичестве Грэм, были вполне нормальными людьми, воспитанными, сдержанными, но, безусловно, обожавшими дочку. А что эмоций не проявляют, так это понятно: из филадельфийских пуритан, у коих эмоции признак слабости. Да и в иных местах не принято как-то тетешкать девицу, которой стукнуло двадцать три, дочь она или не дочь…