Вот дура какая: предпочла смерть золоту и жемчугам. Вся в Пленку!
— Подарки — это одно желание, — тем временем раздумывала Зимава. — Вылечить сестру ты не можешь, сделать меня княгиней тоже.
— Заблокирована крышка плоттера, — внезапно сообщил борт. — Требуется вмешательство.
— Опомнись, деревенщина, — зло отпихнув девушку, прошел на корму Ротгкхон. — Тебе давно за двадцать! Все, ты старая дева. Женихов больше не жди.
Он заглянул в технический отсек, отгреб в сторону тряпье, в которое уперлось древко свеженапечатанного копья, застрявшего при выбросе, опустил крышку обратно. Плоттер заурчал, готовясь к продолжению работы. Вербовщик окинул взглядом готовую одежду, но решил сперва покончить с туземкой, а уж потом разбирать вещи. Он вышел в коридор — и едва не уткнулся носом в вытянутый палец пленницы:
— Слушай мое второе желание, леший! — торжественно провозгласила Зимава. — Если ты, Лесослав, хочешь, чтобы я не выдала тебя людям, то ты на мне и женишься! Княгиней мне, может, и не бывать, но за дружинником жить тоже будет неплохо. А третьим моим желанием будет — так это чтобы сестры с нами вместе проживали.
— А теперь слушай меня ты, мелкая зазнавшаяся козявка! — Он выхватил инъектор, прижал его к подбородку туземки, взглянул в упор в ее нахальные зеленые зенки и…
И подумал о том, что пришедший наниматься к князю муж местной деревенской бабы вызовет куда меньше подозрений, нежели неведомый чудак странного вида, взявшийся невесть откуда и сказывающий диковинные вещи.
— Слушай меня! Я… Я согласен… — Он ослабил хватку, отступил и спрятал медицинский пистолет.
Девушка сглотнула, осторожно покачала головой из стороны в сторону:
— Ты меня чуть не задушил, леший!
— Отвыкай называть меня лешим, — посоветовал Ротгкхон. — А то ляпнешь как-нибудь при людях. Я — Лесослав.
— Ну, коли желания мои ты исполнить согласился, — прохрипела Зимава, — то давай о том уговоримся, чем ты мне за службу отплатишь, что из леса тебя спасу.
Вербовщик молча вскинул брови и снова потянулся за инъектором.
— Дай мне клятву страшную самую, что коли появится у тебя такая возможность, то сестру мою ты от болезни исцелишь!
— Ума не приложу, как ты с таким характером до двадцати двух лет дожила, — искренне удивился Ротгкхон и спрятал пистолет в гнездо панели.
— Так ты клянешься?!
— Клянусь!
— Клятвой клянись!
— Да не нужна тут никакая клятва, — отмахнулся вербовщик. — Мне сделать добро не жалко. Смогу — обязательно сделаю все, что возможно.
— И замуж ты меня возьмешь тоже по-настоящему, — предупредила девушка. — Прилюдно, в святилище, по заведенному обычаю и полному обряду.
— Экая ты недоверчивая, — покачал он головой. — У нас, леших, слово всегда одно, твердое и честное, других не бывает.
— Значит, ты на мне женишься?! — Она радостно подпрыгнула на месте и расцвела широкой улыбкой. Только теперь не зловещей, а искренней.
— Я-то женюсь, — согласно покивал Лесослав, достал из шкафчика две пайки. Одну протянул «невесте», вторую взял себе. — Только, интересно, как ты люду деревенскому объяснишь, откуда меня взяла?
— Скажу-у-у… — вскинула глаза к потолку Зимава. — Скажу, что путник ты заморский, из гостей торговых. Отлучился от своих на ночной стоянке, да в чащобе незнакомой и заплутал. Ходил долго, многодневно, пока к брусничнику нашему аккурат на меня не выбрался. И так радостен встрече оказался, что тут же поклялся замуж взять, коли к людям выведу. Вот я и привела.
— Угощайся. — Ротгкхон показал ей, как правильно открыть контейнер, и, подавая пример, начал есть первым, одновременно прокручивая в голове предложенную туземкой «легенду».
При наличии живой свидетельницы из местных жителей — вариант получался и вправду неплохой. Отстал чужеземец от своих и заблудился. Ситуация, конечно, подозрительная, но вполне правдоподобная. Ему-то, чужаку, может, и не поверят, но местной въедливой скандальной бабе — обязательно! Этакой заразе попробуй не поверь…
РАКИТОВ КУСТ
Извечно влажный наволок, тянущийся вдоль полупересохшей к середине лета Черныги, частью зарос низкой вербой и ивняком, частью — сочной, ядовито-зеленой осокой, а местами и вовсе камышами. Среди зелени тут и там слышалось сосредоточенное кряканье, попискивание, сверчковый перетреск, шелест и чавканье, доказывавшие, что среди колышущейся травы и ветвей кипит бодрая жизнь, полная своих волнений, удовольствий и горестей. Но если смотреть издалека, от соснового бора, луг казался ровным и совершенно пустым.