Данте останавливает Vespa под ветками большого дерева.
— Отсюда мы пойдем пешком.
Я поднимаюсь с заднего сидения скутера, оглядываясь вокруг корявых деревьев и выветренных надгробий, видневшимися между ветвями деревьев и кустарников. Я как бревно падаю в объятия Данте.
— Какое прекрасное последнее пристанище. Кладбища — это молчаливый сад.
— Ты ведь не шутила, когда говорила, что любишь кладбища?
— Нет, не шутила. Мне нравятся красивые старые могилы. Я не могу понять почему. Возможно, я чувствую какую-то магию, что безымянные скелеты под землей когда-то были плотью такой же, как и я. Мне кажется, они мне напоминают, что времени мало, и я обязана оставить свой след в мире. — Я пожимаю плечами. — Может через сто лет какой-нибудь незнакомец подойдет к моей могиле и скажет, что я была фантастическим редактором в мире моды, — в шутку говорю я.
Данте снисходительно улыбается, пока мы стоим под пятнистой тенью дерева, хотя его глаза смотрят серьезно.
— Я больше чем уверен, что многие посетят твою могилу.
Я с нескрываемым интересом смотрю на него.
— Почему ты так думаешь?
— Я скажу тебе в другой раз.
— Нет, скажи сейчас, — настаиваю я.
— Скоро скажу.
— Прекрасно. Оказывается, Данте — это человек-загадка.
— Пошли, — говорит он, взяв меня за руку и направившись вниз по тропинке. Мы переходим от надгробия к надгробию, останавливаясь, чтобы прочитать надписи и имена великих людей. — Удивительно, что так много русских и англичан, похоронены здесь.
— Это протестантское кладбище, — объясняет он.
Данте вдруг останавливается перед большим прямоугольным надгробием с вершиной в виде арки, обходя его кругом.
— Китс. — Произносит он с уважением.
Я подхожу ближе, читая слова на надгробии вслух.
«Эта могила содержит в себе умершее тело молодого английского поэта, который на смертном одре, в тоске своего сердца, испытывая напасти от своих врагов, пожелал, чтобы эти слова были выгравированы на его надгробии: Здесь лежит тот, чье имя было написано на воде».
Данте потирает мне спину.
— Тебя бьет дрожь?
Я медленно киваю.
— У меня такое чувство, будто Китс потянулся ко мне из могилы и коснулся моей души. — Я поднимаю на него глаза. — Данте, почему ты живешь в отеле?
Он пожимает плечами.
— Я часто переезжаю и проживание в отелях означает, что мне не нужно держать прислугу, куда бы я не поехал.
Я пристально смотрю ему в глаза.
— И ты счастлив?
— Мне казалось, что да. — И в эту секунду я физически ощущаю, будто между нами начинает что-то пульсировать. Возможно, сказывается спокойствие и тишина кладбища или странное выражение на его лице, или громкий стук моего сердца, а потом наступает момент, когда он усмехается и говорит: — Пойдем, я хочу показать тебе еще могилы, чтобы побаловать твои странные предпочтения.
— Тогда, показывай дорогу, — отвечаю я, уходя от могилы Китса, я не могу ничего с собой поделать, оглядываюсь, словно оставив рядом с ней какую-то часть ценностей себя.
— Я проголодался. А ты? — спрашивает Данте.
У меня при слове «проголодался» начинает урчать живот.
— Да, но мысль о еде все еще вызывает у меня тошноту.
— Когда мы закончим осматривать могилы, пойдем на рынок, и я куплю тебе хлеб, оливковое масло и бальзамический уксус. Это успокоит твой желудок.
— Звучит очень хорошо, — удивляюсь я сама себе.
Оглянувшись по сторонам, я понимаю, что мы вернулись ко входу и направляемся в другую сторону, где очень много надгробий.
— Я хочу представить тебе прах Перси Биши Шелли, — серьезно говорит Данте.
Я подхожу ближе к обычному надгробию.
— Перси Биши Шелли, — читаю имя, высеченное наверху надгробия. Я поворачиваюсь к Данте лицом. — Как оказалось, что такой человек, как ты, вдруг стал поклонником Шелли?
Он смеется.
— Я бы и не был, если бы мой дядя не принес мне полное собрание сочинений в кожаном переплете на мое шестнадцатилетие, пообещав, что купит мне последнюю модель спортивного автомобиля, если я прочитаю это собрание сочинений. Можешь себе представить, я, конечно, посчитал это особенной формой изощренной пытки, но ко второму тому стал преданным его поклонником.
— Ты из очень богатой семьи?