Лица нескольких женщин прикрывали маски. Уж не знаю, копировали ли шлюхи моду, распространённую среди состоятельных дам, или же эти женщины считали, что их лица менее привлекательны, чем тела.
Одна из женщин в масках, индианка, улыбнулась мне. Я заподозрил, что она носила маску потому, что была гораздо старше остальных: ей, похоже, уже исполнилось сорок и она была стара для пребывания в борделе, хотя была ещё крепкой и не лишённой привлекательности. Однако её тело было уже не таким возбуждающим, как у её товарок.
Я спросил о ней стража.
— Она невольница, магистрат продал её хозяйке в наказание за кражу.
Я знал, что преступников продавали в рабство, главным образом на рудники, но никогда не думал, что женщину можно продать в публичный дом.
— Это она сама выбрала, — пояснил охранник. — Хотя могла бы шить одежду в obraje, в работном доме, но предпочла проституцию, потому что ей разрешают оставлять себе часть полученных от посетителей денег, да и работа здесь легче. Конечно, в таком возрасте она никак не служит украшением заведения. Наша хозяйка держит эту шлюху только по одной причине — она стоит дёшево и предназначается для мужчин, которые проигрываются за карточным столом.
Я указал на особенно соблазнительную девушку, мулатку, которую я решил оседлать и объездить, как если бы она была одной из четырнадцати прославленных лошадей Кортеса.
— Я возьму эту, как только мой друг закончит игру.
— Хороший выбор, сеньор. Самая лучшая puta в этом доме, но и самая дорогая — а кроме того, мне обычно платят небольшой выкуп, потому что она моя жена.
— Естественно.
Я шмыгнул носом, стараясь не выказать себя провинциалом, удивлённым подобным способом распоряжаться женой.
Довольный тем, что сделал свой выбор, и предвкушая свидание с кремовой богиней любви, я направился к сидевшему за карточным столом Матео. Когда я подошёл к нему, он поднялся с довольно мрачным видом.
— Что случилось?
— Святой Франсиск не благословил в этот вечер мои карты.
— Ну и каков результат?
— Я проиграл.
— Проиграл? Сколько?
— Всё.
— Всё? Все мои деньги?
— Кристо, не так громко. Ты что, хочешь поставить меня в неловкое положение?
— Я хочу убить тебя.
— Не всё потеряно, мой юный друг.
И Матео потрогал крест, что был на мне, тот самый, который, по словам отца Антонио, был единственной памятью о моей матери. Я снял маскирующее покрытие, чтобы была видна его красота.
— За это прекрасное святое ожерелье я получил бы достаточно песо, чтобы вернуться к игре.
Я отбросил его руку.
— Ты мошенник и негодяй!
— Истинная правда, но нам всё равно нужно что-то поставить, чтобы раздобыть денег.
— Продай свою лошадь, ту, на которой ездил Кортес.
— Не могу. Это проклятое животное хромает. Как будет хромать и тот мерзавец, который мне её продал, когда я до него доберусь. Интересно, может быть, хозяйка всё-таки даст мне за него несколько песо? Она может продать его индейцам на мясо.
Я отошёл от Матео, настолько разозлившись, что, если бы мне хватило храбрости — и безрассудства, — я бы выхватил шпагу и попросил его выйти на улицу.
Охранник по-прежнему стоял у входа в гарем. Я показал ему серебряное кольцо с маленьким красным камешком, которым обзавёлся во время моих странствий с Целителем.
— Это могущественное кольцо: оно приносит удачу тем, кто его носит.
— Ну и отдай его своему другу, который играет в карты.
— Нет... э-э... он не умеет пользоваться этой магией. Кольцо стоит десять песо. Я отдам его тебе за время, проведённое с этой смуглой красавицей.
Мой язык отказывался назвать шлюху его женой.
— Кольцо стоит один песо. За один песо ты можешь рассчитывать провести с женщиной пятнадцать минут. И лишь с той, которую я тебе сам укажу.
— Один песо! Это грабёж! Кольцо стоит по меньшей мере пять.
— Один песо. Десять минут.
Я был в отчаянии. Мне нужно было пропитать ноздри запахом духов женщины, чтобы выдержать ночь в воняющей навозом каморке над конюшней.
— Ну ладно. Держи кольцо.