Кроме осуждённых там трудились также и рабы: этих цепями не приковывали, и использовались они большей частью на погрузке, разгрузке, упаковке и прочих подсобных работах. Проторчав в мастерской некоторое время, я понял, что ловить мятежников здесь бесполезно. Во-первых, хозяева выжимали из работников всё, что могли, и те трудились без продыха, не имея времени на лишние разговоры, а во-вторых, люди содержались тут в изоляции и мало что знали о происходящем на воле. Я ушёл, вернувшись на улицы Мехико, и через некоторое время увидел Рамона де Альву, который прогуливался вдоль аркады на главной площади. С ним был молодой человек примерно моих лет, и поначалу я подумал, что это сын де Альвы, но вскоре понял, что как раз физического сходства между ними нет: эти двое, скорее, держались одинаково. Оба шли поступью хищников, обдумывающих очередное коварное убийство и рассматривающих весь мир как добычу. Я последовал за ними, вспомнив наш последний разговор с Матео. Я просто терялся в догадках: как, интересно, мой друг спросит у Рамона, почему он хочет меня убить, и что тот ответит.
Облик молодого человека пробудил во мне какое-то смутное воспоминание, но оно ускользало от меня, словно рыбка, пока я не увидел герб на дверце кареты. И тут всё встало на свои места. Конечно же, это тот самый Луис, который, когда я его видел в прошлый раз, числился нареченным Елены. Лицо его, правда, несколько портили то ли оспины, то ли следы какого-то ожога, но его всё равно можно было назвать привлекательным молодым человеком.
Под влиянием порыва я последовал за каретой, благо в плотном потоке она двигалась медленно и за ней можно было поспеть быстрым шагом. Мне захотелось узнать, где живёт этот молодой человек, связанный не только с Рамоном, но и состоящий в родстве с той зловещей старухой.
Каменную стену рядом с воротами великолепного особняка, у которого остановилась карета, украшал тот же герб. Дом стоял неподалёку от Аламеды, на богатой улице, где находилась часть самых роскошных дворцов города. Очевидно, Луис принадлежал к одному из наиболее благородных семейств Новой Испании.
Я хорошенько запомнил этот дом, вознамерившись позднее исследовать его подробнее, и повернулся, собираясь уйти, когда карета въехала на площадку перед входом и привратник поспешил к ней, чтобы помочь седокам выйти. Но в этот момент к дому подкатил ещё один экипаж, и я задержался, сделав вид, будто рассматриваю что-то на земле, в надежде ещё разок увидеть престарелую матрону.
Но вместо того чтобы въехать во двор, карета остановилась рядом с главными воротами, и из неё без посторонней помощи вышла юная девушка. Я заковылял к ней, решив испытать на сеньорите свои способности по части попрошайничества, и тут она повернулась и посмотрела на меня.
Матерь Божия! Я в изумлении уставился на лицо призрака. Передо мной была Елена.
За те годы, что прошли со времени первой нашей встречи, она не сделалась пищей для могильных червей, но превратилась в юную женщину. И в какую женщину! ¡Bella![3] Красавицу, достойную кисти великого Микеланджело, чью руку, когда он писал ангелов, направлял сам Господь.
Разинув рот, я, шатаясь, на дрожащих ногах направился к ней.
— Елена, а я думал, что ты умерла!
Слабый крик испуга сорвался с губ девушки: я совсем забыл, что устремился к ней в виде lépero.
— Не бойся! Помнишь, мы встречались в Веракрусе? Мне сказали, что ты умерла.
Стоявший у ворот слуга подскочил ко мне, замахиваясь плетью.
— Пошёл вон, вонючий попрошайка!
Я принял удар на предплечье, благо, отправляясь на задание, по совету Матео надел под рукава металлические наручи. Перехватив хлыст правой рукой, я одновременно сделал шаг вперёд и ударил охранника по лицу левой.
Кучер кареты, в которой приехала Елена, мигом соскочил с козел, со внутреннего двора донёсся топот бегущих. Я метнулся за карету, перебежал улицу и умчался прочь, затерявшись между домами.
Вернувшись домой, я сбрил бороду, сменил грязную рваную шляпу и рубашку на другие вонючие лохмотья и вернулся на улицу, дабы продолжать наблюдение. Через несколько дней мой нос вернётся к своему нормальному размеру, но меня всё равно не узнают — ведь будут искать lépero с бородой. Наверняка подумают, будто я хотел напасть на Елену. Lépero, напавшего на gachupin, ожидала пожизненная каторга на серебряных рудниках, если, конечно, его сразу не вздёргивали на виселицу.