Убрав грамоты в ларец, я отнес его в дом и поставил там, где взял.
Усевшись на лавку, начал составлять план, узнать про Волынских, не мог князь жениться на простой крестьянке! После узнать про князя Старицкого, а потом уже думать, как этим воспользоваться, и надо ли вообще. А главное возможно ли?
Меня одолевали мысли и они все крутились вокруг грамотки и наследства князя. Ведь в случае, если это правда, и я потомок князя, вполне можно заявить о себе и своих правах, и тут уже можно будет поиграть на крупном поле, в таком случае шансы изменить судьбу родного государства выше. Ведь за князем люди пойдут охотней, чем просто за сыном боярским, ну это при условии, что меня еще поверстают.
— Сказка какая-то, — буркнул я себе под нос.
Хотя чего в жизни только не бывает, вон взять хоть мою новую жизнь, хоть роман пиши фантастический. Стоило только подумать о своем прошлом, как перед глазами начали вставать лица тех кого я не увижу, и что я потерял. Хотелось волком выть, от этого. Полчаса не меньше я сидел, уставившись в пол.
Собравшись с силами, я попытался прогнать эти мысли и, вернувшись на улицу, начал обходить свое хозяйство, в первую очередь заглянул в конюшню, где было пять коней: мой Черныш и Красавка, мерины Прокопа и Богдана, а еще маленький конек высотой ниже моего плеча. Которого, как подсказал справочник, используют в хозяйстве, и был он уже совсем не молод, таких коней меринцами называют.
Стоял он, повесив морду, мне стало жалко этого работягу, и пару минут я ему посвятил под ревнивое ржание Черныша и Красавки. Меринец же был счастлив, что и ему досталась доля почесываний и ласковых слов, он больше напоминал большую и добрую собаку, нежели коня.
— А некоторые негодяи вас едят, но разве можно таких красавцев кушать? — поглаживая лошадиную морду, спросил я сам у себя и тут же ответил:— Конечно, нет.
Пару минут я еще провел на конюшне, проверяя, есть ли в поилках вода, и, удостоверившись, что все хорошо, вышел на улицу, где меня уже встречала лохматая псина.
— О вот и ты, интересно, как тебя зовут? — поинтересовался я у него, он, конечно, мне не ответил, но очень активно начал вилять хвостом.
— Не псом же тебя звать? Будешь Жужей, — резюмировал я. Вспомнив свою первую собаку, в далеком детстве. Пес же, видимо, был согласен и еще активнее завилял хвостом, я же его погладил, о чем тут же пожалел, так как вся рука оказалась в шерсти.
— Помыть бы тебя, — вздохнул я, вытер руку о еще не растаявший снег и направился дальше в сопровождении Дружка.
Зашел в амбары и глянул, как хранится зерно, в сараях нашел разные инструменты, в том числе косу. От привычной мне косы она отличалась очень сильно, напоминая скорее большой серп, а справочник в голове подсказал, что так оно и есть и такой косой орудуют как большим серпом, согнувшись. Работать ей неудобной, быстро устаешь, оттого много кормов заготовить проблемно.
В голове тут же щелкнуло, что надо будет сделать обычную косу-литовку, благо один из моих холопов разбирается в кузнечном деле. Там ж и лопату нашел, деревянную, оббитую тонким слоем железа. Инструменты нынче так себе.
Также повстречал и супругу Нечая, которую звали Варвара она же Варка, лицо у нее было все в оспинах, она как раз шла убирать за живностью.
Сразу вспомнилось о различных болезнях, в том числе и оспе, которая была бичом в этом времени и от которой умирало, много людей. Да и вообще здесь смертность высокая, в том числе и детская, то голод, то болезни, то война. Люди мрут как мухи, а богатый или бедный там без разницы. Пройдя вслед за Варкой, в одну из теплых стаек я обнаружил там корову с быком, несколько свиней и с десяток гусей, поглядев на живность я вернулся на подворье, и посетил кузницу-мастерскую, хотя это слишком преувеличенно. Скорее, навес с несколькими стенами, посередине которого стоял кузнечный горн, а рядом наковальня.
В это время в кузнице уже работали Тарай и Нечай, выправляя на наковальне какую-то загогулину, стуча по ней молотком. Тарай был невысокого роста, но весьма крепкий, с толстой, почти бычьей шеей. В очаге горел огонь, и Тарай время от времени совал туда эту самую загогулину, вокруг них крутился сына Тарая, ему было лет тринадцать не больше, звали его Первуша, не став им мешать, я пошел дальше.