— Благодарю, — отвесил он поясной поклон и, уже собиравшись развернуться, замер, будто что-то вспомнил. — Я тут следы волков видел, кажись, стая у нас завелась, извести бы ее.
— Где видел и сколько, — тут же подключился Прокоп.
— Так, возле Виднеевки, на самом краю, следы видел, покружили да в лес ушли. Могут и на подворья залезть али еще чего. Следов немного, думается мне, стая голов десять, не больше.
— Значит, надо будет извести их, — тут же высказался Богдашка, заработав мой подбадривающий кивок.
— Изведем, не дело, чтобы зверь рядом кружил, задерут еще кого. Думаю, на охоту пойдем и тебя, Агап, захватим, так что будь готов, — высказался Прокоп.
— Обязательно. Прощевайте, Андрей Володимирович, и ты, Проня, — произнес Агап. Богдану же вновь достался кивок.
Прокоп закрыл калитку за Агапом и, глянув на меня, произнес:
— Андрей, неужто ты думаешь долг за Агапку отдать?
— Возможно, — протянул я, на что Прокоп лишь покачал головой с неодобрением.
За время этого разговора на меня накатила слабость.
— Проня, прав ты, отлежаться мне надо, завтра поутру к Водянице поедем.
— Богдашка, подмогни Андрею да за огнем последи, — тут же прореагировал мой послужилец. Я Афиньку к тебе отправлю, пусть каши сготовит, вечером самолично баньку истоплю да пропарю тебя, Андрей. Банька против любых хворей убережет.
Новая боль растеклась по голове, а с ней и знания, кто такая Афинька. Помимо семьи Прокопа, у меня на подворье проживали еще две холопские семьи. Которые следили за подворьем и живностью всякой, да на полях работали.
Афинька была женой Тарая, который мог и по дереву чего вырезать и по железу работать, коня подковать или еще чего по мелочи, в общем, у мужика были золотые руки, да и сама она слыла той еще рукодельницей, и трое деток у них имелось. Нечай же ему помогал, и вся тяжелая работа была на нем.
— Банька — это хорошо, — протянул я и, развернувшись, пошел домой, ко мне тут же подскочил Богдан, закинув руку на плечо.
Зайдя в дом, он усадил меня на сундук, а после бросился к очагу, в котором почти потух огонь, и, опустившись, принялся раздувать пламя да подкладывать щепочки, а там и дрова.
— Вот и огонь разгорелся, сейчас тепло будет, — обернувшись ко мне, улыбнулся Богдан. — Ты чего спать-то не идешь? Я послежу.
— Сейчас пойду, — ответил я ему улыбкой, снимая сапоги. — Ты вот что мне скажи, друг, а какая нынче година?
— Ты чего, Андрей?— вылупился он на меня. — Известно какая, семь тысяч сто четырнадцатый год (1605), март на дворе.
— Цыц, — вырвалось из меня.
Вот понятней не стало от слова совсем. Хотя календарь-то у нас при Петре сменился, до этого другой был, да и крестились двуперстием, а это значит, что сейчас допетровская эпоха, и тут меня осенило, как можно уточнить.
— А царь-то у нас кто? — впился я взглядом в Богдана.
— Так же ж Годунов Борис нынче царствует. Как помер Федор Иоаннович, так он и царствует, — дрогнувшим голосом произнес Богдан и, подойдя ко мне, уселся рядом. Нагнувшись к моему уху, зашептал: — Только царь он ненастоящий, не природный, оттого напасти и горести все. Мы ж, когда на торгу были в прошлом месяце, слышали о том, али ты запамятовал?
— Как есть запамятовал, говорю же, мысли путаются, — глянул я на Богдана серьезно, на что он задумчиво кивнул и продолжил:
— Люди также говорили, что настоящий царь объявился, Дмитрий Иоаннович, сын Ивана Васильевича. Борис его по детству погубить пытался, только не вышло у него. Другого отрока убили, а Дмитрия Ивановича верные людишки спасли и спрятали до сроку, а теперь он вместе с ними на Москву идет, дабы согнать Бориску и сесть на отцовский трон. Борис же хитер, погубить не получилось тогда, так он Дмитрия Ивановича вором называет. Боится пес, что расплата придет. Еще люди говорили, что он и Федора Ивановича погубил да сестру порченую ему в жены подложил, оттого и детей у него не было, да и царем еще тогда вознамерился стать, — на одном дыхании выдал Богдан. Говорил он тихо едва слышно, в его голосе перемешались куча эмоций, был там и страх с опасением и надежда.
— Охренеть, — только и произнес я, пытаясь переварить услышанное. — Пойду я полежу.— Поднявшись, я направился в комнату, где очнулся, по пути сняв ремень и зипун с шапкой, и кинул на лавку, да завалился на кровать.
Мысли в голове бегали как тараканы, и, не удержавшись, я выругался.
— Это знатно вы попали, Андрей Владимирович,— и я не удержался от хмыка. — С допетровской эпохой угадал, почти в яблочко. В Москве Годунов, значит, сидит, а к нему Дмитрий Иванович спешит. Вот только получается, Дмитрий Иванович — это Лжедмитрий, — я прикрыл глаза на секунду.