Действительно, легкая лодочка его плавала кверху дном, точно уснувшая рыба. Вскоре услужливый матрос с другим своим товарищем перевернули лодку, вычерпали из нее воду и причалили ее к лесенке.
Тем временем Поль-Луи переоделся в сухое платье и, когда вновь вернулся на палубу, то все уже было сделано.
— Ну, вот все и готово! — сказал Шандо. — И я в любой момент готов к вашим услугам, чтобы свезти вас на берег, если только вы после случившегося не потеряли всякую веру в мои морские способности! — смеясь, добавил он.
— Напротив, мы самого высокого мнения о них, но при нас еще довольно большой багаж, о котором нам следует позаботиться.
— Не заботьтесь о багаже, я немедленно пришлю вам солдата, который позаботится о нем.
— Но я, право, еще не знаю, где мы остановимся, нам очень хвалили отель «Корона».
— Отель «Корона»? Да неужели вы полагаете, милый дядя, что мистрис О'Моллой позволит вам остановиться в каком бы то ни было отеле или гостинице? Нет, это вам придется вычеркнуть из ваших списков… Ведь я забыл вам сказать, что это она послала меня встречать вас. Сама она вместе с Флорри ожидает вас на набережной. Флорри — это моя сестра Флоренс, мы все ее здесь называем так. Смотрите, видите вы там желтый экипаж, в котором сидит дама, а подле него другая дама, верхом? Видите?
— Да, да, и я сердечно благодарен ей… Но ведь я не имею удовольствия быть с нею знаком и, право, не знаю, должен ли я…
— О! Мистрис О'Моллой! Вы ее не бойтесь, она такая простая… С ней познакомиться не трудно!.. Кроме того, да будет вам известно, милый дядя, что вы напрасно стали бы отказываться. Раз вы приехали в Калькутту, вы волей-неволей попадаете под ее власть, а она шутить не любит с ослушниками…
— В самом деле? — улыбаясь, сказал Глоаген.
— Да, да, в сущности, ведь она — временно командующий сто одиннадцатым полком, а отнюдь не майор, — продолжал Шандо с легким оттенком иронии, причем глаза его на мгновение увлажнились слезами, так как слова «временно командующий» невольно напомнили ему о недавней тяжелой утрате. — Майор на параде, вот почему его теперь нет здесь; но все офицеры в полном составе, а также и все нижние чины отлично знают, что с рапортом следует являться не к майору, а к мистрис О'Моллой…
— Итак, вы полагаете, что противиться желанию мистрис О'Моллой совершенно бесполезно?
— Положительно так, милый дядя! Она уже приказала приготовить для вас прекрасное помещение в казармах и скорее решится заставить привести вас туда под конвоем четырех солдат и ефрейтора из ее команды, чем согласится отказаться of мысли видеть вас своим гостем!
— Ну, в таком случае остается только покориться ее воле и безропотно капитулировать! — все так же шутливо сказал господин Глоаген, спускаясь с лесенки парохода в шлюпку своего племянника.
Минуту спустя он и сын его уже сидели в лодке Шандо, который, сидя на веслах, быстро направился к набережной.
Поль-Луи не мог надивиться и налюбоваться смелостью, ловкостью, уверенностью и силой, которые сквозили в каждом движении этого мальчугана. Профессиональный лодочник не сумел бы лучше справиться со своей шлюпкой, чем он, и с такой же ловкостью направлять ее среди бесчисленного множества разнообразных судов, стоявших на рейде. Не переставая болтать со своими спутниками, он греб сильно и мерно, не забывая поминутно оглядываться назад в сторону набережной.
— Вон видите, мистрис О'Моллой и Флорри машут платками! — воскликнул он. — Они уже увидели нас.
Господин Глоаген и Поль-Луи поспешили, конечно, ответить на их приветствие, подняв высоко над головой шляпы и помахав ими, а несколько секунд спустя лодка причалила и наши путешественники ступили на берег.
Одна из дам сидела, удобно откинувшись, в местного типа коляске с кучером, украшенным громадным тюрбаном, на козлах, и выездным лакеем, служба которого состоит в том, чтобы во время стоянки держать лошадей под уздцы и отгонять от них мух. Это была маленькая, кругленькая, как шарик, дама с румяным улыбающимся лицом, маленькими серенькими глазками и ртом до ушей, в соломенной шляпке, украшенной петушиными перьями, ухарски надвинутой набекрень, и множеством крупных драгоценных украшений в ушах, на груди, у ворота и на руках — словом, всюду, где только можно, невзирая на столь ранний час. При всем том она была мила и приветлива как в манерах, так и в обхождении, и довольно приятная на первый взгляд, хотя сказать, в чем именно это заключалось, было весьма трудно.
Она была отнюдь не расположена тратить время на пустые любезности, а потому, как только наши путешественники в сопровождении Шандо приблизились к ней, она без обиняков обратилась к археологу со словами:
— Добро пожаловать, господин Глоаген! Позвольте мне смотреть на вас, как на старого друга и прекрасного человека, каким, несомненно, вы должны быть, так как человек равнодушный никогда не решился бы предпринять такого путешествия ради детей, которых он никогда не видел… Если не ошибаюсь, ваш сын?. Как вы поживаете, господин Глоаген? Вы, конечно, военный, не правда ли? Ведь во Франции все военные… В вашей армии есть пренарядные полки и отличные войска… Я очень рада с вами познакомиться… А вот и кузина ваша, Флорри… Флорри, дитя мое, поздоровайтесь же с вашим дядей!.. Майор поручил мне извиниться перед вами, что не явился лично встретить вас. Но долг службы — прежде всего, не так ли?.. Эге, Шандо, скверный мальчуган, где же вы были? В каком ужасном виде вы являетесь к нам? Да вы, как видно, выкупались в полном наряде!.. Ведь я же строго-настрого наказывала вам не делать этого!.. Над чем же вы теперь смеетесь? Какой шалун! — добавила она, качая головой.
Шандо и не подумал похвастать своим подвигом, и если теперь смеялся, то только потому, что его смешила словоохотливость мистрис О'Моллой, которая за все время не дала господину Глоагену вставить хотя бы одно слово.
Мисс Флоренс Робинзон, не сходя с седла, грациозно перегнулась и обменялась с дядей и кузеном крепким рукопожатием. Высокая, стройная, с белокурыми, слегка золотистыми волосами того красноватого оттенка, который у художников называется тициановским или венецианским, она была прелестна в облегающей ее стан белой амазонке с черной креповой траурной отделкой, в маленькой мужской шляпе с вуалью, подобно прозрачной маске прикрывающей ее классические черты. Ее можно было, пожалуй, упрекнуть в некоторой холодности, но эта холодность происходила не от эгоизма или пансионерской робости, а скорее от строгой сдержанности девушки высшего света, которая не дарит своих рукопожатий каждому встречному, а ждет, чтобы их сумели заслужить.
Обменявшись первыми приветствиями, вновь прибывшие вместе с Шандо поместились в коляске мистрис О'Моллой; кучер тронул коней, и экипаж покатил по набережной. Флорри скакала впереди на породистом вороном коне.
Мистрис О'Моллой все время продолжала болтать без умолку, вставляя в весьма своеобразную французскую речь английские слова. Господин Глоаген и Поль-Луи, оглушенные этой болтовней, ослепленные невероятной яркостью индийского неба, еще не отошедшие от морской качки, которая, как известно, преследует путешественников некоторое время и на берегу, точно сквозь сон слушали мистрис О'Моллой и любовались восхитительной картиной калькуттского утра.
Роскошные экипажи, бесчисленные паланкины, которые несли быстро бегущие boys (бойс — мальчики) из туземцев, множество всадников, толпа европейцев, сливающаяся с толпой индусов, все это пестрое разнообразие типов и костюмов, все это движение модного порта и вместе с тем крупной столицы, и шум, и крик, и говор, — все олицетворяло собой современный Вавилон, утопающий в зеленых скверах, английских парках, тенистых аллеях и бульварах, по сторонам которых тянулись ряды богатых, роскошно обставленных магазинов и колоннады дворцов.