Наконец они подошли к кабинету Полякова и все вместе вошли в него. Кабинет оказался не пуст. За своим столом сидел следователь Резнецкий. Владимир усмехнулся и, поставив греться чайник, крикнул в сторону коллеги:
– Резнецкий! Ты чего так поздно на работе сидишь? Домой иди, к жене и детям!
– Нет у меня ни жены, ни детей, – буркнул Резнецкий и посмотрел на Дмитрия и Варвару.
На Зубова он особо внимания не обратил. Он всматривался в лицо Стрельцовой (уж больно оно ему казалось знакомым).
– А мы с вами не встречались нигде? – задумчиво спросил Резнецкий у Варвары.
Губы у Варвары чуть заметно задрожали.
– Мы не могли встретиться.
– Вот как? И почему это?
– Я недавно живу в Питере.
– А до этого вы где жили?
– В Москве. А что?
– Так, Резнецкий, иди-ка ты домой! – начал прогонять коллегу Поляков.
Тот молча встал и вышел из кабинета, забрав свою стеганную серую куртку.
– Ну, Дима, начнем с самого интересного, – громко произнес Владимир, усевшись за свой стол.
На столе было все чисто и аккуратно. Этот факт безумно удивил Варвару. Она всегда считала, что на столах полицейских, как и врачей, царит вечный беспорядок. Хотя, там и царил вечный беспорядок, ведь она частенько раньше захаживала в полицейские участки.
– Зачем ты полез в это дело? – с улыбкой на лице спросил Поляков.
– Затем, что я хотел тебе помочь! – быстро ответил Зубов.
– Ну, хорошо. А зачем ты приплел сюда свою подругу Варвару? А?
Дмитрий осекся.
– Я сама вызвалась помочь, – ляпнула Варвара и виновато посмотрела на Зубова. Тот с укором смотрел на Полякова, а сам Владимир Сергеевич смотрел на них обоих с неким превосходством и иронией.
– Володька, мы накопали кое-что любопытное. Ты будешь слушать, или нам сразу уходить? – обиженно пробормотал Дмитрий.
Поляков помолчал немного, а потом бодро ответил:
– Я вас внимательно слушаю, – серьезно сказал Владимир и стал слушать.
– Мы узнали, что ювелиром, который сделал эту чертову подвеску в 1851 году и был Анатолий Краснов, – сообщила Варвара.
– А кто украл ее, узнали? – немного недоверчиво спросил Поляков.
– Да, – ответил Дмитрий. – Это был некий Илья Ровнев.
– И что здесь такого? Возможно, потомки вора решили поубивать Красновых и подкинуть им подвеску. Вот только каков мотив?
– Бред какой-то, – хмыкнула Варвара. – Подвески у Ровнева не обнаружили и его казнили, а семью его выгнали на улицу.
– И где была подвеска полтора века, не известно?
– Именно так, – ответила Варвара.
– А при чем здесь эти картины? – спросила Поляков.
– Я не знаю. Но, как выясню, сразу же скажу вам, – пробормотала Варвара и молча вышла из кабинета.
Она вызвала такси и поехала домой, а Дмитрий остался в участке. Всю дорогу домой Варвара размышляла на счет Дмитрия. Что ей делать? Любит ли она его? Нет, не любит. Она уже давным-давно никого не может любить. Что ей делать? Быть с ним, потому что ей с ним удобно и комфортно, или оставить его в покое, чтобы он смог двигаться дальше? Уже входя в дом она решила: Дмитрий Зубов – не обувь или одежда. Любовь это не комфорт. Ей нужно отпустить его. Забыть. Остаться для него самым лучшим другом, а если не сможет, оставить его в покое навсегда.
ДАРЬЯ
И снова она увидела то, чего больше всего на свете видеть больше никогда не хотела. Она увидела смерть родного человека. Невозможно передать словами, как это тяжело, каждый день видеть столь ужасно убитого родного человека. Поняв, что это Сара там подвешена за руки, без головы, в синем платье в стиле XIX века, ей явно большом. Дарья с ужасом в глазах смотрела на свисающее тело тети, по которому капля за каплей текла кровь. По лестнице на первый этаж спустилась Роза и прикрыв рот ладонью, подошла к Дарье.
– Что, опять? – дрожащим голосом спросила Роза.
– Да, – ответила Дарья, проглотив ком, который подступал к горлу.
Вдруг у Розы закружилась голова, и она быстро потеряла сознание. Она упала у ног Дарьи, а та побежала вверх по лестнице.
– Настя! Настя! Роза сознание потеряла!
И вдруг она словила себя на мысли, что ей все равно. Ее дочь потеряла сознание, а вместо того чтобы остаться радом с ней, она побежала искать домработницу. Ей все равно. И труп ее, в общем-то, и не пугал. Ей все равно!