Я сосчитала мысленно до двадцати и не стала открывать матери глаза на очевидное. Увидев, что я ухожу, она крикнула вслед:
— И кобелину своего забери!
Посвистев Чане и забрав газету, я закрылась в своей комнате. Здесь было темно: портьеры я не раздвигала. В последнее время мне уютнее было в потемках — наверное, в этом выражалась моя депрессия.
Из зеркального полумрака трюмо на меня исподлобья взглянула коротко стриженная особь женского пола с раскосыми глазами, окруженными глубокой синевой. «Дура ты, Жанка», — прошептала я. Нет, я не злилась на мать. Скорее, я ее жалела и считала непутевой — а она, наверное, то же самое думала обо мне...
Моя мать, Анна Хабибуллина, была родом из Казани. В Ленинград приехала в семьдесят шестом — поступать в институт. Но в восемнадцать лет она выскочила замуж за моего отца. Через год родилась я.
Отца я помню плохо, скорее, я представляю его по фотографии — той, где он в десантной форме. На ней он как будто снимался для передачи «Служу Советскому Союзу» — статный, светловолосый, с чудесной белозубой улыбкой. А я уродилась в мать: плоская грудь и темные татарские глаза. Только волосы у меня светлее, а в детстве были совсем как у папы на этой фотографии.
Иногда я встречала отца во сне, который снился мне из года в год. По длинной, почти бесконечной лестнице я поднимаюсь на мост. Внизу простирается зеленая равнина, за нею — лес, потом — горы, потом — океан. Подъем продолжается — к беседке, вырезанной из полупрозрачного зеленого камня, похожего на нефрит, к человеку, который неподвижно сидит на ее крыше, притянув колени к подбородку. Он обнажен до пояса, а длинные светлые волосы кажутся белоснежными на фоне загорелой спины. При виде незнакомца мое сердце начинало отчаянно биться: вне всякого сомнения, это мой отец! Сильный ветер, сквозь его свист и рев я не могу до него докричаться. Но отец увидел меня — еще немного, и мы снова будем вместе! Мощный порыв ветра подхватывает меня и кружит, как осенний лист. Стремительно приближается земля... и я просыпалась.
Никому не рассказывала свой сон, не пыталась толковать его по глупым сонникам, потому что знала: только я одна смогу понять его смысл. Когда-нибудь. Когда действительно окажусь на этом мосту...
Отец исполнял интернациональный долг в Афганистане — так это называлось. В 84 году пришло известие, что во время одной из боевых операций он пропал без вести. Наверное, матери было очень трудно — я была ребенком и этого не помню.
Но через четыре года все изменилось — в стране и в нашей семье. В двадцать восемь лет моя мать была очень хороша собой: тоненькая, миниатюрная татарочка. Появившийся в ее жизни Константин Михайлович Гурский, лысоватый, с брюшком, ученый-математик, быстро сообразил, что одной наукой в изменившемся формате страны сыт не будешь и организовал свое дело. Моя мать безошибочно разглядела перспективы Гурского и вышла за него замуж.
За шесть лет Гурский создал сеть ларьков «Эльдорадо». По меркам нынешних магнатов это был бизнес очень средней руки, однако нам с матерью казалось, что мы обладаем сказочным богатством. Гурский баловал нас обеих — дорогой одеждой, косметикой, возил на синей «вольво». В восьмом классе у меня была шикарная лисья шуба. Парни бегали за мной табунами, и я чувствовала себя принцессой. Гурский прочил мне юрфак, блестящую карьеру и богатое приданое.
В 94 году Гурского убили. Я до сих пор не знаю подробностей, да и зачем: ничего нельзя вернуть. После смерти отчима оказалось, что он кругом в долгах. На их уплату ушла и машина, и шикарная квартира на Маяковской. Нам с матерью осталась «двушка» в Купчино и — воспоминания.
Сначала мать стала любовницей одного компаньона Гурского, потом другого. Она начала пить, подурнела, богатые мужчины перестали ею интересоваться... Сейчас в «друзьях» числился продавец арбузов по имени Мамед.
А я после школы смогла поступить только в педагогический — на географический факультет. На втором кур-се перевелась на вечерний и пошла работать в торговый центр на Будапештской. А в девяносто восьмом вернулся из армии Димка Сотейко, в которого я была влюблена в десятом классе. Тогда мать и Гурский запрещали мне с ним встречаться, убеждая, что он мне не пара. Теперь никто не помешал мне выйти за него замуж. Правда, фамилию я менять не стала — хотела сохранить ее как талисман, как последнюю память об отце. Время показало, что я поступила правильно.
С Димкой мы прожили год. Я работала в магазине, вечерами ходила на курсы секретарей-референтов. Сотейко не работал, моей зарплаты на пиво ему хватало... В один прекрасный день я просто собрала его вещи и выставила на лестницу. К счастью, Сотейко тоже не был сильно ко мне привязан...
Звонок в дверь и оглушительный Чанин лай заставили меня вздрогнуть. «Наверное, Мамед заявился», — равнодушно подумала я. Но стук ноготков в мою дверь сообщил, что это Алла — моя бывшая одноклассница.
Когда подруга заходит в мою комнату, я сразу замечаю и старомодную мебель, и отошедшие от стены обои. От нее всегда веет чем-то пряным или свежим — в зависимости от сезона, она любит накладные ногти невозможной длины и подкрашивает черным свои и без того темные волосы.
Обычно Алла приезжает ко мне поплакаться. Послушаешь — жизнь у нее и в самом деле не сахар. Зарплата — восемьсот долларов плюс какие-то проценты, плюс конверты от шефа, об отношениях с которым она умалчивает. Конечно, на это не разгуляешься. Алла — менеджер в престижной фирме, и у нее совершенно нет времени на личную жизнь.
Она никогда не задает вопросы типа «Ну, как у тебя с работой?» Или: «Снова замуж не собираешься?» Это я обычно слышу от третьей нашей подруги — Насти, вышедшей замуж за банкира и на данный момент ожидающей третьего ребенка. Своим присутствием Алла погружала меня в сериальный мир бутиков и салонов красоты, позволяя на время забыть о собственном безрадостном существовании...
— Да отстань ты! — Алла с трудом пресекала домогательства моего пса. — Боже, ну и монстр вырос! Знаешь, люди по пьяни детей заводят, так вас с Сотейко угораздило завести собаку!
Алла была в курсе Чаниной истории. Он появился у нас в разгар медового месяца. Мы долго гуляли по городу, пили пиво и были сентиментальны. Симпатичный рыжий щенок стал членом нашей семьи. Имя ему выбрала я, решив, что в рассказе Бунина «Сны Чанга» говорилось точно о такой же собаке.
Вряд ли персонаж знаменитого писателя был таким упрямым и буйным. Вот и сейчас Чанг громко лаял, заглушая рассказ Аллы об очередной драме:
— ...запчасти на «форд» я покупаю только в салоне. Сумасшедшие деньги! А этот идиот мне говорит... Да заткнись ты!
Телефонный звонок оторвал меня от общения. Я взяла трубку с нехорошим предчувствием. Так и есть! Звонил сосед с четвертого этажа.
— Успокойте собаку, пока я ее не успокоил!
Восемнадцать... девятнадцать...
— Послушайте, я же не нарочно его дразню... У меня гости, он сейчас угомонится...
— Девушка, какие у вас там гости, мне не интересно. Пес мешает всему дому. Я говорил с вашей матерью, она тоже считает, что его надо усыпить...
Я опустила трубку, очень медленно считая до сорока.
— Алла, я нашла объявление о работе... Ты не могла бы оказать мне услугу? Послать из своего офиса резюме? Я тебе все напишу...
Алла, прерванная на середине своей саги, обиженно поджала розовые губки.
— А что за работа?
Я ткнула пальцем в газету.
— «Для тебя есть работа...» Чушь какая! Хочешь, по сети посмотрю, кто они такие?
— Нет, — решительно помотала я головой. — Просто отправь резюме.
Когда стемнело, я вышла проводить Аллу до машины. Лил дождь. Красный «форд» укатил, мигнув на прощание фонарями, а я смотрела ему вслед, ощущая себя никому не нужной, жалкой теткой — из тех, кому уготована пожизненная серая беспросветность... Я поймала себя на том, что досчитала уже до ста. Легче не становилось.
Взгляд упал на мокнувший под дождем «опель» соседа с четвертого этажа. Я посмотрела на дом — свет горел только в наших окнах. Усыпить мою собаку? Плохая идея, сосед... Стараясь не попадать в светлое пятно вокруг фонаря, я присела у колеса и вытащила из кармана куртки перочинный ножик.