"Ты доживи сначала, мечтатель!..".
Глубокий вдох, легкое усилие воли, от которого его второе "сердце" послушно сменило свой ритм, и по телу побежали сотни мурашек. Еще усилие - и мурашки сменились легким и весьма приятным покалыванием, идущим прямо изнутри мышц. От шеи прямо по спине, затем по ягодицам, бедрам и голеням, через живот на грудь, с нее на руки и ладони, опять на шею... Словно десяток маленьких котят, играясь, бегал прямо по нему и запускал в него же свои маленькие коготки, немножко их сжимал, а потом следовал дальше. Новое усилие воли - и котята заметно подросли, как и их коготки. Покалывание стало заметно сильнее и глубже, отчего мышцы едва заметно подергивались и дрожали, по телу пошла испарина и легкая волна боли - первый предвестник полного опустошения сил. Несколько глубоких вздохов, и все тут же прекратилось - покалывания сошли на нет, потускневшее и сократившееся примерно вдвое средоточие мерно запульсировало и стало вновь тихонечко расти, а в сознании проскочила искорка гордости. За себя. Потому что еще недавно такие вот "игры с котятами" выпивали его мало что не досуха, даруя взамен мокрую насквозь рубашку и ноющую боль по всему телу, отвыкшему за долгие месяцы неподвижности от малейших нагрузок.
- Уф!..
В очередной раз пихнув от себя одеяльце и задрав до середины бедер длинную полотняную "ночнушку", Дмитрий блаженно улыбнулся и поболтал в воздухе худыми ногами. От близкой стены приятно веяло прохладой, потяжелевшие веки и легкая истома сложились вместе в сладкую дремоту, и полностью отдаваясь ее ласковым объятьям, он мельком подумал - как бы было хорошо, взять да и вздохнуть полной грудью свежего воздуха...
Пришедший сон был ярким, красочным, и при этом абсолютно незапоминающимся - куда-то шел, с кем-то игрался, от кого-то бежал. А еще, почему-то, сильно мерз. Наверное, именно поэтому он, по-прежнему находясь в полусне, вначале пошарил руками рядом с собой, потом чуть поодаль, в поиске теплого меха - но так ничего и не нашел. Зато проснулся. Причем уже стоя на ногах, и крепко прижимая к своей груди то самое одеяло, что столь долго и безрезультатно искал. Похлопал глазами, окончательно приходя в себя, настороженно прислушался к дыханию сиделки и замер, обдумывая внезапно пришедшую мысль. О том, сколько же ему еще изображать из себя живое бревно, покорно принимающее всю ту гадость, что его пичкают под видом лекарств? Бояться лишний раз пошевелиться, выгадывать редкие моменты свободы, терпеть слабительное и ртуть в "лекарствах"?..
"Да пошло оно все!!!".
Мальчишеская фигурка размытой бесшумной тенью скользнула к выходу из светлицы, осторожно приоткрыла дверь и исчезла. Каменная плитка холодила нежную кожу ног, в воздухе появились новые ароматы и отчетливые сквозняки, а сумрачные коридоры и переходы оказались вдруг чем-то знакомым и привычным - сколько раз он бегал тут, не даваясь в руки нянькам и уклоняясь от встречи со стражниками?.. А вот тут даже два раза падал, расшибая коленку и локоть в кровь, пока не привык огибать торчащий из стенки выступ. Вон за ту дверь его никогда не пускали... Вернее, не пускал огромный навесной замок на ней, и два здоровяка с саблями при ней. Тот переход ведет в конюшни, а если свернуть здесь, то можно придти в псарни. Ступни мерзли все сильнее и сильнее, когда впереди показалась внешняя галерея кремля - а за ней, далеко-далеко впереди, светло-серая полоска утреннего неба. На тихие шлепки голых ног вскинулся придремавший было стражник, моментально стискивая в кулаке сабельную рукоять и самый краешек оружейного пояса. Сморгнул, удивленно округлил глаза, разглядев в мятущемся пламени факела низенькую тоненькую фигурку царевича, затем растерянно кашлянул и открыл было рот...
- Тсс!
И медленно его закрыл, повинуясь прижатому к детским пухлым губам пальчику, дополненному затем отрицательным покачиванием головы. Мальчик довольно кивнул, затем подошел к широким резным перилам, за которыми начинался внутренний двор Александровского кремля, и медленно-медленно вздохнул. Чуть-чуть потряс головой, словно прогоняя подступившую дурноту, или там головокружение, положил обе руки на дубовую плаху-балясину перед собой, и надолго замер живым изваянием. Шевельнулся он всего один раз - когда рядом с ним на каменные плитки упала шапка, а мужской голос тихо прогудел:
- Не стоит ножки свои студить, царевич. И вот еще.
На узкие детские плечи лег толстый и грубый кафтан, укрывший царевича от тоненькой шеи и до ног. Так они и встретили первую полоску рассвета: стражник без шапки и в исподней рубахе, внимательно поглядывающий перед собой и по сторонам, и юный наследник престола Московского, буквально утопающий во взрослой одежке...