Собственно, из-за своих упражнений он и само прибытие в стольный град Москву пропустил, уже привычно задремав днем на пару-тройку часиков. Поэтому внезапная остановка и поднявшийся многоголосый радостный гомон вокруг возка стали для Дмитрия настоящим сюрпризом - так толком и не проснувшийся, сонно-равнодушный ко всему вокруг, он вышел вслед за своей нянькой, тут же отворачивая лицо от пылающего в небе солнечного диска, и мельком осмотрелся. Все было смутно знакомым и одновременно абсолютно чужим: те же видимые купола церквей отчего-то имели непривычную форму и цвет (совсем не золотой), а вместо асфальта или хотя бы брусчатки под ногами была утоптанная до каменной твердости земля. Возвышающиеся в некотором отдалении краснокирпичные стены Кремля заканчивались совсем не памятными зубчиками в форме ласточкиного хвоста, а ровной двускатной кровлей-настилом. Опирающийся, своими опорами-балками как раз на те самые "хвостатые" зубчики. В дальнем углу двора спокойно стояли потемневшие от времени (или грязи) бочки, чей вид наполовину скрывала небольшая копенка золотистого сена... И чужие взгляды со всех сторон. Любопытные, равнодушные, радостные (этих было больше всего), даже несколько неприязненных - эти он ощутил острее всего. Жаль, не получилось рассмотреть этих "доброжелателей" поподробнее - нянька ловкими движениями поправила слегка перекосившийся в сторону кафтанчик, чуть-чуть передвинула шапку и едва заметно направила-подтолкнула в сторону малого "домашнего" крыльца. Недолгое путешествие по удивительно темным и запутанным переходам Теремного дворца закончилось в довольно небольшой горнице, при виде которой в памяти словно само собой всплыло название.
"Передняя".
За ней была Крестовая, с богатым иконостасом на одной из стен и маленькой подушечкой на специальной лавке - именно на нее он будет вставать коленями каждое утро и вечер, отдавая своей первой и последней молитве не меньше десяти минут. Затем Комната, где с царевичем занимались мудрые и многажды раз проверенные наставники, обучая его всему, что должно знать и уметь наследнику престола Московского. Кстати, единственная светлица, в которой было аж три окна. Ну и наконец, небольшая и по своему уютная Постельная, с очень скромным (и твердым) даже на первый взгляд ложем.
- Присядь, дитятко.
Незнакомая доселе верховая челядинка средних лет попыталась легонько надавить на плечи, понуждая его податься назад.
- Ох!
И тут же получила внимательно-неприязненный взгляд и довольно чувствительный шлепок по запястью. Пока она в растерянности глядела на первенца Великого князя, в светлицу зашла отставшая в переходах Авдотья. Склонилась перед своим юным господином, поймала его разрешительный кивок, после чего начала спокойно расстегивать жемчужные пуговицы кафтанчика. Мимоходом пояснив растерянно переглядывающимся служанкам:
- Касаться Димитрия Ивановича можно только с его на то разрешения.
За ее спиной раздалось еле слышимое фыркание. Впрочем, оно тут же утихло под очередным на удивление тяжелым взглядом восьмилетнего мальчика. Челядинки еще раз переглянулись... Затем одна из них недовольно нахмурилась и напоказ сложила руки под грудью, а вторая шагнула вперед и легко присела, коснувшись кончиками пальцев красного сафьяна сапог. Очередной едва заметный кивок - и царевича стали раздевать уже в четыре руки. Лег на ложе зеленый кафтан, к нему добавились штаны и поясок, к ним присоединилась шапка, шелковая рубашка, затем льняная нательная...
"Вот почему мне кажется, что в этой светлице кто-то решил вспомнить детство? Тормошат меня, будто я им какая-то кукла!".
Общий итог получаса суеты вокруг него можно было выразить всего тремя словами: раздели, помыли, одели. Конечно, восемь лет еще довольно нежный возраст... В котором собственная нагота не вызывает какого-то особого стыда, или даже неудобства - что такого интересного у него могут увидеть три взрослых и опытных женщины? Да и потом, когда он станет старше, тоже ничего особо нового не добавится. А вот чужие руки на его коже - дело совсем иное. Каждое касание вызывало недовольную дрожь и пульсацию в средоточии, вдобавок появлялось ощущение того, что у него своровали маленькую капельку силы. Незаметную и почти неощутимую - но это только когда такая капелька одна. А если их десяток, другой, третий? Все что ему оставалось - стянуть всю доступную силу в источник, и держать ее там мертвой хваткой совсем недетской воли. И терпеть, уже привычно давя в себе частые приступы бешеной злобы, а так же просто невероятно сильного желания - как следует обложить бесцеремонных нянек хорошим трехэтажным (они ведь сейчас на третьем этаже дворца?) матом. Воистину, молчание золото, вот только мало кто знает, как трудно его добыть!..