N 7
Он добрался до кровати и как раненый, заснул тяжелым, прерывистым, тревожным сном. Снилось: контролер троллейбуса, открывая ворот его рубахи, визгливо требует полицейского. Ворот в конце концов оборвался и все ахнули - Станиславский абсолютно гол! Совершенно в чем мать родила! Затем Виктор, обнаружив наготу Августа, радостно журил его пальчиком. Весело подпрыгивала Тамара Вячеславовна, хлопала в восторге. Саша Невклюд, выпячивая губу, без устали твердил: Август, ты - "х"! (хам). Мужчина с дипломатом, по которому можно сверять часы, задержался на пятьдесят минут! Это неслыханное происшествие вымучило Августа за ночь. Мороженщица так объелась мороженым, что с ходу призналась ему в любви. А он, стыдясь своей наготы, вежливо повествовал ей о пожарниках и сантехниках, у которых будка на улице Крылатой. И что путать ноту "ля" с нотой "си" - гениально смешно.
Снилось многое - о чем совестно вспомнить. Но главное то, что некая мысль, за которой он гнался и ни как не мог ухватить за хвостик, увивалась от него. Уж вот казалось ухватит, кулак сжимает - а она меж пальцев - и была такова. Что за шабаш журналистов? Где? Для чего? Кто участвовал? И почему шабаш? Это что, нечистая сила? А ведь по SNN передали...
В него впивалось сверло, он хрипел, вертелся на боках, дремал, просыпался и пялился в потолок, и снова дремал.
9
Время - половина десятого. Станиславский выглянул на проспект и перевел глаза на часы. Вот, господин с дипломатом в соломенной шляпе. От того, что так будет завтра и через год, и через пять - Августу стало легче, разум и сердце желали стабильности.
Игорь и Маша обсуждали редакционные новости, обволакиваясь сигаретным дымом. Станиславского опять позвали к шефу. На столе у него - газеты. На подоконнике, на диванчике, на креслах, на телевизоре, всюду - газеты, газеты, газеты. Свежие, вчерашние, давние, древние, потрепанные, с жирными красными и синими обводами, с вырезанными статьями, районки, многотиражки, а прямо перед Виктором лежал макет "Вестника". Ни с того ни с сего он освободил Августа от интервью с лидерами партий и возложил эту обязанность на Сашу Невклюд. Из каких соображений - никому не понятно, но Станиславский спокойно сообщил об этом Саше.
Тот фыркнул и взбесился.
- Август, ты просто "л"! (лодырь). Работу я делаю за тебя!
- Хорошо! - с язвительной вежливостью согласился Станиславский. - Я и "л" и "х" и "р" и "з" и твердый знак. Только скажи это ему, не я ведь тебя посылаю!
Маша с Игорем строчили статьи на компьютерах, не вслушиваясь в пикировки. Ворча и бранясь, Саша отложил дела, выбрался из кабинета. Август решил дочитать вчерашние письма и сделать обзорную статью, но помешал Эдичка со свежеиспеченным экслибрисом.
- Нравится? - протянул он цветастое произведение.
Там было нечто трудноугадываемое. Какие-то ноги отрубленные. Сбоку фрагмент женской груди. Прямо на ногах - каменное лицо. На втором плане падающая колонна, торчащая всюду арматура. Какие-то немыслимые то ли шланги, то ли трубы. Из каменных обломков высовывался бронзовый кулак. С правой стороны виднелось шествие со знаменем, шагающее по трубам и арматуре. И совсем далеко - заря, восходящее солнце.
- Нравится? - переспросил Эдичка.
-Ты знаешь, - начал врать Станиславский, - в этом что-то есть. Да. Несомненно. Хотя вот смущает: это заря или закат?
- Ранняя заря.
- Ну правильно, старик, - подражая Артему, стал Август излагать глубокомыслие. - Кто же устраивает манифестацию в такую рань, да еще с флагами? Нет правды жизни!
- Какая правда? - удивился Эдичка. - это не пейзаж, не портрет.
- Все равно. Должна быть внутренняя художественная правда. А называется как?
- Я еще не придумал. Ну, скажем, "Все возрасты любви покорны".
- О, Эдичка! - присвистнул Станиславский. - Ты замахнулся на великое, старик! Любовь - и арматура. Любовь - и шланги. А возрасты, ты намекаешь на эту римскую колонну? Но лучше всего у тебя получилась титька. Что ж она у тебя такая маленькая? А поверь бывшему повесе: ее бы рисовать одну и крупным планом! И подписать как "Черный квадрат" Малевича: "Титька". Нет, нет - Август склонил голову и прищурил глаз, - в этом действительно что-то есть!
Эдичка забрал экслибрис и обиженно удалился. Станиславский принялся за чтение почты. Но не успел он углубиться, опять отвлекли. Напротив стоял моложавый дедок чиновного вида, с черными усами и жизнерадостно улыбался. Зубы, белые и ровные матово блестели. На белой сорочке красовался зеленый широкий галстук, волосы были с проседью.
- Здравствуйте.
- Добрый день.
- Меня направили к вам.
- С какой, простите, целью?
Дедок слегка сконфузился и, кажется, даже покраснел.
- Я - автор.
- Очень приятно. Автор чего?