— Допустим, солдатиков мне подарил Василий Аникитич Репнин. А Вы, сударь, можете и не быть обергофмаршалом, если так тяготитесь службой, тем более, скоро будет необходимо принимать важные решения, и я не уверен, что Вы станете на мою сторону. Что же касается второго: о вине и табаке, то Вы очень удачно тратите МОИ же деньги. Я Вас, сударь, попрошу предоставить полный отчет трат и остатки суммы от тех трехсот тысяч рублей, что даровала мне моя любимая тетушка. Сроку до двадцатого февраля, когда я, после своих тезоименитств войду в полный возраст, — выдохнул я после долгого и достаточно эмоционального спича.
— Императрица сама назначила меня Вашим воспитателем, я имею право распоряжаться средствами, — нашелся Брюммер.
— Вы желаете, чтобы аудит растрат денег провели люди тетушки?
То мое Я, что было наследником, скукожилось, ожидая грома с небес, удар молнией или еще чего, настолько страх перед Брюммером вгрызся под корку головного мозга. Но не в этот раз, ничего сверхъестественного не произошло.
— Однажды Вы, сударь, — Брюммер намерено не назвал «Великим князем». — В Киле угрожали, что пустите мне пулю в лоб. Вспомните, чем именно обернулась Ваша угроза? Здесь и сейчас же я по повелению императрицы, но не Вашему.
— Вы прервали мою молитву во время говенья, не думаю, что такой поступок заслуживает высокой милости государыни, демонстрирующую исключительную набожность… На сим, сударь, я попрошу меня оставить, Вам еще нужно подготовить отчет о потраченных деньгах, которыми я смогу распоряжаться впредь и сам, — я отвернулся, выказывая и некоторое пренебрежение своему воспитателю и нежелание продолжать разговор.
Брюммер громко хлопнул дверью, и послышались быстрые рваные шаги, удаляющегося от моих покоев истерика. А я, все мои «Я», ликовали. Опытный царедворец, но все же больше солдафон, чем тонкий интриган, Брюммер попался в ловушку. Может и меня осудят, но прикрыться прерванным молением при пренебрежении к православию, да еще когда сама императрица неделю говела и только утром должна была причаститься, в преддверии Рождества… Если я правильно понял, Брюмер проиграет этот раунд.
А вообще, он — гольштейнская скотина. Полтора года назад Елизавета дала мне баснословную сумму в триста тысяч рублей, забыть о которых я не могу, а Брюмер спаивал меня и сам и через некоторых придворных, пользуясь, что, по сути, я превращаюсь в малолетнего алкоголика. Даже в моих двух комнатах есть три тайника с вином и табаком. И, признаться, даже мне, Сергею Викторовичу, почувствовавшему вкус жизни после смертельного диагноза, не легко сдерживаться от пьянства и табака.
А между тем, Брюммер устроил мне подлянку — уже оставалось менее часа до постного обеда у императрицы, а рядом не было ни одного из слуг. Я же не привык одеваться самостоятельно, а гольштейнская слежанка Крузе — обедневшая дворянка, прислуживающая и мне и Екатерине, куда-то пропала.
Была еще надежда на другого моего воспитателя — Василия Аникитича Репнина, который так же должен был быть при мне. Однако, генерал-фельдцейхмейстер манкировал своими обязанностями в отношении глупого наследника, больше занимаясь делами армии и Сухопутного шляхетского корпуса.
А вообще, как же много этих воспитателей! При том, современным сознанием, я понимал, что единственным действительно деятельным человеком в моем окружении был Репнин, но ему было некогда заниматься мной даже по поручению государыни. Между тем и Василий Аникитич не прав — купил солдатиков мне и все — играйся сам, а меня не трогай.
Репнин был военным человеком, а не марширующей прусской куклой, имел немало знаний и понимание воинского искусства. От статного, поджарого Репнина я мог бы многому научиться, но тот почти что самоудалился от обязанностей няньки взбалмошного меня. Правда, на то были и другие причины, более, чем веские, — Василий Аникитич занимался подготовкой русского корпуса, которому, возможно, придется встрять в европейский конфликт под названием «Война за австрийское наследство».
— Вашие Ви-сочес-во! — услышал я женский шепот с жутким акцентом.
Обернувшись, я увидел ту самую Крузе и облизнулся. Я, Петр Федорович, не воспринимал ее, как женщину, у меня вообще странное отношение было к противоположному полу, в плоскости «любуюсь, но руками не трогаю». Эта была статная дама лет так двадцать пять, с выдающимся, прямо таки вываливающимся из глубокого декольте, бюстом, темненькая, по местным меркам худа, но это только по местным меркам. А я здоровый молодой мужчина с бурлящими гормонами.
— Тс, — приложила Крузе пальчик ко рту и продолжила на немецком. — Прошу Вас, не выдайте меня, обергофмаршал запретил вас обслуживать. Но как же можно, если Вас ждет императрица…