Пока Федор рассказывал Пушкину — единственному, кто никогда не участвовал в бивачных попойках, — как правильно приготовлять священный напиток, все шло хорошо. Ссыльный внимал Орлову с завистью и восхищением. Он попытался не поверить, что жженку пьют из пистолетов, заливая в дуло. Но все трое с рвением бросились заверять юношу в правдивости Федора. Пришлось сдаться.
— Ах, если бы и у меня сейчас был пистолет!
— Зачем? Они потом стрелять не годятся, — буднично бросил Липранди. — Ей-богу, хуже нет, чем вычищать из затвора застывший сахар!
Пока не поспела жженка, разминались портером. Потом хозяин внес дымящуюся вазу. Алексеев и Орлов, как старые гусары, порешили пить вкруговую. Липранди для виду воспротивился, но более из-за Пушкина, чем из-за себя. Он был человек привычный. Однако ссыльный сам громче всех требовал смертной чаши. Первая ваза кое-как сошла с рук, даже удары не стали слабее. Но вторая, поднесенная услужливым Гольдой, подействовала. Лица покраснели, шары взялись ускользать от киев, а устья луз на глазах сузились. Пушкин развеселился, вздумал подходить к бортам бильярда и вспрыгивать на них, мешая игре.
— Да что делает этот школяр! — возмутился Федор. — Он мне сию секунду погубил верный шар! Уймитесь, сударь!
Полковник же Алексеев угрожающе постучал кием о ладонь, присовокупив, что дурачков по-свойски учат. Этого Пушкин снести не мог. С воплем:
— Ах, так! — он разбежался от стены, плюхнулся животом на бильярд и смешал руками шары.
— Что же это?! — Федор схватил поэта за шиворот и, прежде чем Алексеев с Липранди успели помешать, поднял в воздух, размахнулся и вышвырнул в окно. Благо ставни не были закрыты.
С улицы донеслось истеричное кудахтанье. Падая, Пушкин раздавил курицу. Через минуту он фурией вбежал в дом и ринулся на обидчиков с кулаками.
— Я вас вызываю! И вас тоже! — выдохнул ссыльный, хватая Орлова с Алексеевым за рукава. — А вас… — он обернулся к Липранди, — прошу быть моим секундантом.
Делать нечего. Как наиболее крепкий на голову, резидент Главного штаба оговорил с приятелями условия. Завтра в десять. У дома Липранди. Примирение невозможно. И увел разбушевавшегося поэта с собой. Дорогой они спустились на берег Быка, где полковник умыл своего подопечного. Тот уже начал трезветь и раскаиваться.
— Все моя арапская кровь! Я загораюсь, как порох!
— Причина для дуэли вовсе не достойная, — уговаривал Липранди, помогая Пушкину подняться. — Дело при бильярде, под жженку. Надо бы замять.
— Ни за что! — взвился тот. — Я докажу им, что не школьник! Скверно, гадко. Но как же кончить?
— Без хлопот, — пожал плечами спутник. — Не они вас, а вы их вызвали. Если они завтра придут мириться, то честь ваша не пострадает.
— Это басни, — молвил Пушкин со вздохом. — Теодор никогда не согласится. Он обрек себя на верную гибель.
Липранди хмыкнул, но товарищ не почувствовал иронии.
— Все-таки лучше умереть от пули поэта или убить его, чем всю жизнь прозябать в деревне!
— В деревне масса приятного, — зевнул полковник.
Они уже стояли у дома Липранди. Это была обширная мазанка, внутри выстеленная турецкими коврами и заставленная великолепной мебелью на азиатский манер. По стенам висело богатое оружие. В сенях возилась молодая цыганка, с успехом заменявшая барину горничную, кухарку и любовницу.
— Ложитесь-ка, сударь мой, спать, — сказал резидент. — Утро вечера мудренее.
Он подождал, пока приятель засопит, а сам повлекся на поиски остальных участников драмы. Оба обретались в доме Алексеева, уже охолонувшие и почти трезвые.
— Я не охотник на обезьян! — заявил Федор. — А если наша дуэль навредит брату? Да тьфу, в самом деле! Что я буду мальчишек стрелять?
— Как бы закончить миром? — Алексеев принес трубки. — Ведь нас, господа, засмеют. Право, засмеют.
— Приезжайте завтра, как условились, и скажите Пушкину, что готовы забыть жженку.
Липранди чувствовал: уломать собственного подопечного будет сложнее. Еще затемно он вернулся домой, и во мраке подслеповатой мазанки обнаружил, что поэт и цыганка не теряли времени даром. Взяв блудливую девку за косы, Липранди рывком поднял ее с места.
— Ты что, Шекора, забыла, кто твой барин? — Со смехом он отвесил ей легонького пинка и, ни слова не сказав вероломному постояльцу, завалился спать.
Наутро полковник проснулся позже гостя. Застал того уже умывшимся и с бледной мрачностью в лице. На рассказ Липранди о готовности противников примириться Пушкин взял секунданта за руку.