- Я знаю, что победоносная сила марксизма и ленинизма, - изрёк он с пафосом, после паузы, - позволит моей жене преодолеть отсталость. Её темнота связана с её происхождением, но мы не должны сомневаться в силе света, которому мы служим.
И зал взорвался аплодисментами, чуть ли не стены задрожали. Семёну очень быстро вручили обратно его партбилет и наган, пожали руку. Он подошёл ко мне. Я скромно сидела, опустив голову.
- Товарищ Петрова, а вы по-итальянски читать умеете? - резко подняв голову, я с удивлением посмотрела на приветливо улыбнувшегося мне парня, вполне дружелюбного, несмотря на кожанку. Заодно заметила, как мой "муж" подал мне знак, на несколько мгновений прикрыв глаза.
- Тут понимаете, какое дело... Наши товарищи из Италии переслали нам архиинтересную книгу. Нам бы перевод получить. Книга-то итальянская. Ваше партийное задание. Берётесь?
И внимательный такой взгляд в глаза.
Книгой, переданной чекистам итальянскими товарищами, оказался роман Э. Сальгари "Чёрный корсар". Успешно скрыв потрясение, я вспомнила о Зике, свободно владевшей итальянским языком, и согласилась на "партийное задание". Договорились, что листки с переводом будет приносить мой муж.
Странно, но когда я общалась с сослуживцами Семёна, я даже забыла, что у них руки по локоть в крови, они производили впечатление вполне обычных молодых ребят, только в кожанках и с наганами.
- И почему вы считаете нас своими классовыми врагами? - спросила я у своего товарища Петрова по дороге обратно. - Жили бы спокойно сами, и нам бы не мешали. Мы бы для вас все зарубежные книги о флибустьерах и рыцарях перевели на русский язык...
Семён молчал, поддерживая меня, чтобы я не поскользнулась и не упала на скользкой мокрой горочке.
- Думаю, теперь, именно теперь, мы этого и сами уже не понимаем, - неожиданно признался он. - Когда поезд набирает ход, пассажиры вынуждены оставаться в вагонах.
После этих слов я таки поскользнулась. Он помог мне подняться, и мы пошли дальше.
- К тому же, если бы перед самой чисткой несколько видных товарищей не уехали неожиданно на дачу к товарищу Бокию, всё могла кончиться гораздо хуже.
Я остановилась. Он тоже.
- Твой отец Владимир хорошо молится, - еле слышно сказал Семён. И мы пошли дальше.
Отца Владимира тогда тоже вызывали на Лубянку. Он ничего мне об этом не говорил. Я от матушки узнала, что Тучков беседовал с ним о патриархе. Только беседовал, ничем не угрожал.
- Патриарх - прекрасный человек, - сказал о. Владимир Евгению Александровичу. - Ничего больше я о нем сказать не могу.
Потом, в один из вечеров, к изолированному от архиереев патриарху, в обход практически всесильного Тучкова, сумели прорваться несколько епископов во главе с владыкой Кириллом Смирновым.
"Ваше Святейшество, о нас, архиереях вы не думайте. Мы только и годны теперь на тюрьмы".
О. Красницкий в то время выступал в газетах с заявлениями в духе В. Маяковского. "Я и Тихон - близнецы братья. Кто более матери истории ценен?"
А другой лидер обновленцев "митрополит" Введенский практиковал беседы с верующими, например, на темы "электризация нравственности", или "индустриализация религии". Не отставал от жизни.
Понятно, что не только обычные миряне были смущены введением одного из лидеров обновленцев в состав Синода при патриархе Тихоне, но и епископы сочли необходимым встретиться с Первосвятителем, несмотря на ожидавшие их за этот поступок репрессии. После встречи, их всех в очередной раз арестовали, выслали из Москвы и вновь отправили в ссылки туда, где трудно было выжить даже молодым людям, что уж говорить о маститых старцах.
Мы же, канцелярия патриарха, создали во множестве экземпляров ещё один документ.
"Ввиду того, что Священный при мне Синод и вызываемые мной архипастыри не зарегистрированы гражданской властью, нахожу благовременным работу Синода прекратить".
Помимо отказа в регистрации архиереев, Советская власть никак не хотела предоставить Патриарху помещение для работы Синода. Начаты были переговоры о покупке домика в Сокольниках, но они шли с невероятным трудом. Верующие, всё же надеявшиеся на благоприятный исход переговоров, собирали деньги для покупки. Но той зимой наш патриарх потерял сознание прямо во время богослужения. Его поместили в Бакунинскую клинику, откуда он уже не вышел. Ответственность всё тяжелее и тяжелее давила на плечи заместителя патриарха Тихона, его первого помощника после ссылки владыки Иллариона Троицкого, митрополита Петра Полянского.
Мы с Зикой к тому времени в Донском монастыре почти не появлялись. Отец Владимир, сдержанный, сосредоточенный, всегда в молитве, продолжать работать и в канцелярии и служить в своем храме, в нескольких десятках метров от главного здания чекистов. Он иногда приносил нам документы для переписывания и незаметно передавал в храме. И, благодаря работе по переводу итальянского романа, мы с Зикой вполне могли стучать клавишами пишущей машинки прямо в своей комнате, не опасаясь больше Олёниных доносов.
- Нашим товарищам известно, что моя жена ответственно отнеслась к заданию партии, - как-то сказал Семён, принеся очередную пачку превосходной белой бумаги. - "Стучит машинкой до полуночи", - процитировал он и криво усмехнулся. Я вздохнула и положила пачку бумаги поверх очередного указания митрополита Петра, которое тогда находилось в работе.
На самом деле, работа над переводом романа Сальгари занимала гораздо меньше времени, чем представлялось товарищам из ГПУ. Зика попросту садилась рядом со мной и диктовала готовый русский перевод. Я набирала его на машинке практически без помарок. Именно за аккуратность меня ценил как переписчицу отец Владимир.
- Сумасшедший он, ваш Чёрный корсар, - пробурчала я Семёну.
- Правда? - он усмехнулся. - Не читал. Я не читаю такого.
Этот сын чернорабочих действительно не слишком любил читать. Его учила грамоте моя мама, потом он постоянно где-то доучивался, но чтение так и не полюбил. Только по необходимости.
- Правда. На него по вечерам странная меланхолия нападает, убитые братья в видениях являются и требуют отомстить. Хотя тот корсар и так уж достаточно народа перебил...
Семён все с той же кривой усмешкой на меня смотрел и, кажется, понял мою невысказанную мысль, что потому-то Чёрный корсар так чекистам и нравится, что чем-то на них похож. По слухам, сам Дзержинский иногда впадал в такую "меланхолию", что ничего вокруг не видел и не слышал.
Но вслух мы тогда, естественно, ничего не сказали. Товарищ Петров забрал очередные листочки с переводом истории о психически неустойчивом корсаре и вышел из нашей с Зикой комнаты.
Марфо-Мариинская обитель, в которую нас с Зикой батюшка благословил ходить учиться, в 24-м году переживала краткие мгновения относительного спокойствия. Ей покровительствовала жена Троцкого, снисходительно относился председатель Моссовета Каменев. Но мне всегда казалось, не знаю, права я или нет, что своеобразным ангелом-хранителем Обители стал известный в Москве врач Фёдор Александрович Рейн. Его назвали вторым доктором Гаазом, хотя внешне он совсем не был похож на известного доктора девятнадцатого века, девизом которого были слова: "спешите делать добро". Внешне Фёдор Александрович выглядел типичным русским профессором, с зачесанными назад густыми седыми волосами, седой аккуратной бородкой, с проницательным взглядом из-под тяжелой оправы очков.
Профессор Рейн был главврачом 1-ой Градской больницы, преподавал на медицинском факультете 2-го МГУ, где также заведовал клиникой, пользовался непререкаемым авторитетом среди верующих и неверующих коллег. И к тому же он был попросту врачом - бессребреником. Фёдор Александрович пожалел осиротевших после ареста своей Великой Матушки сестёр Обители и взялся им помогать, что в те годы требовало немалого мужества. Простые косынки сестёр милосердия Марфо-Мариинской обители зачастую носили княгини и графини погибшей Российской империи.