Впрочем, в середине 1923-го года Ленин, как я уже упоминала, был смертельно болен, партийные лидеры создавали новые группировки в борьбе за власть, и церковные репрессии немного поутихли. Не так уж и часто на автобазе ГПУ включали моторы автомобилей, чтобы заглушить выстрелы. Но, как и раньше, все, кто слышал взревевшие моторы, замирали и крестились. Всего пару лет назад из-под наглухо закрытых ворот автобазы в переулок выплескивалась кровь.
Ещё помню, тогда в Сретенском монастыре был потрясающий звонарь. В колокольный звон он вкладывал не только свое консерваторское образование, но и всю душу. Толпы народа собирались перед церковным богослужением у монастыря, послушать как звонарь, забыв обо всем земном, подняв лицо к небу, говорит с Богом языками колоколов. Отец Владимир, помню, задерживаясь по делам в помещении канцелярии, услышав благовест к началу службы, откладывал бумаги и подходил к окну, послушать удивительного звонаря и помолиться. Когда колокола замолкали, он часто улыбался тихой улыбкой, крестился и снова возвращался к просматриваемым документам.
Когда благовест затихал, верующие расходились по соседним храмам. Тогда это было принято. Звон слушали в одном храме, великую ектинию - в другом, песнопение "Свете Тихий" - в третьем, а на проповедь снова возвращались к владыке Иллариону в Сретенский монастырь. Такие тогда были нравы.
Ещё помню, что все лущили семечки даже во время богослужения. Приходилось постоянно выметать после службы горы чёрной шелухи. Никогда, увы, православные не были совершенными. Хотя, возможно, это и к лучшему, не знаю.
Сразу после возникновения Живой Церкви, в течение нескольких месяцев Сретенский монастырь находился в руках обновленцев, но, когда епископа Иллариона выпустили из тюрьмы, то владыка, будучи исключительным проповедником, не напрягаясь, вернул монастырь православной, или, как нас стали называть, Тихоновской церкви. Отчасти новое название было связано с тем, что на документах Православной Церкви стояла личная печать патриарха Тихона, а обновленцы, как я уже упоминала, пользовались Синодальными бланками и печатью Синода. Нам говорили: вы - не подлинная церковь. Вы - тихоновцы. И люди пешком шли через всю Россию, чтобы только посмотреть на патриарха Тихона, только подойти к нему за благословением, а потом твердо отвечали: Да! Мы Тихоновцы.
Владыка Илларион и привлёк снова отца Владимира Проферансова к работе в канцелярии патриархии Тихона. А отец Владимир, в свою очередь попросил нас с Зикой поработать переписчицами. До сих пор живо помню ту маленькую комнату. Массивный темный стол у окна с полосами солнечного света, колеблющуюся чехарду теней на белых листах бумаги. Светловолосую Зику, сосредоточенно стучащую пальчиками по клавишам машинки, отца Владимира, внимательно изучающего очередной важный документ у окна с волнующейся в порывах ветерка светлой занавеской.
А за стенами Сретенского монастыря расцветал НЭП. Москва вечерами была залита электрическим светом, начали регулярно ходить трамваи, не так уж и редко стали встречаться автомобили. Снова открылись магазины. Витрины заполнились шелками, хрусталем, дичью, рыбой, фруктами. Появились лакеи, со своими "пожалуйте-с", "пройдите-с", "возьмите-с". Гремели оркестры в кафе, пели старые нищие певицы у дверей кондитерских. Бега, тотализатор, рулетка. Мальчишки-газетчики, выкрикивающие названия новых советских газет.
Патриарх Тихон сказал тем летом, что "Церковь не служанка тех групп русских людей, которые вспомнили о ней только тогда, когда были обижены русской революцией". Он добросовестно искал пути для сотрудничества с властью ради множества людей, ещё не способных к мученической смерти за Христа. "Пусть моё имя погибнет в истории, лишь бы церкви была польза". Никогда раньше патриарх не был настолько знаменит, как в то лето, когда его выпустили с Лубянки. Он служил утром и вечером в тех храмах, куда его приглашали общины верующих. Его приезды в храмы и отъезды были засняты на кинопленку, и был смонтирован фильм. Кажется, он назывался, "Патриарх после принесения покаяния". Имелось в виду согласие Первосвятителя на сотрудничество с новой властью. Фильм пользовался невероятным успехом. Народ ломился в кинотеатры, где шел показ. Как бы мне хотелось ещё раз сейчас посмотреть ту киноленту, ещё раз взглянуть на дорогие черты патриарха Тихона.
Популярность патриарха не могла не тревожить власть. Евгений Александрович Тучков начал новую игру. Церкви было рекомендовано перейти на Новый стиль, подогнать церковный праздничный календарь к международному календарю. Отец Владимир давал нам с Зикой для переписывания множество документов, рекомендовавших верующим такой переход. Почему Патриарх и его помощники, скрепя сердце, согласились? Ленин продолжал болеть, все понимали, что вождь революции умирает. Повеял ветерок надежды на то, что противостояние церкви и власти будет смягчено. Закончатся расстрелы, пытки, ссылки.
Постановление патриарха Тихона и "Малого Собора епископов" о переходе на Новый стиль мы с Зикой переписывали множество раз. Я в то время знала его практически наизусть. "Пропустить в времяисчислении 13 дней так, чтобы после 1-го октября следовало 14."
"Это исправление нисколько не затрагивает ни догматов, ни священных канонов Православной Церкви, необходимо по требованию астрономической науки..."
Помню, как молча хмурился батюшка Владимир, так что тонкая морщинка перерезала его высокий лоб. Помню неизвестно откуда появившиеся в нашей канцелярии стопки белых листов для распечатки патриаршего постановления. За послереволюционное время мы привыкли к дефициту бумаги. Только самые важные документы переписывались набело. Остальные уходили к адресату со всеми помарками, допущенными машинистками. Писали на четвертушках, на обёрточной бумаге, с изнанки дореволюционных документов. Ту белую бумагу, на которой мы с Зикой писали текст послания в конце сентября 23-го года, я помню очень хорошо. Ещё помню, как приходили грустные, мрачные посетители и забирали стопки с текстом послания.
Осенью 1923-года Москва перешла на Новый стиль. Празднование Казанской иконы Богоматери было совершено на тринадцать дней раньше, чем обычно. Церковный народ взволновался. Ведь всё привычное, дорогое сердцу, рушилось вокруг. Внезапно оказалось, что и такая твердыня, как церковный календарь, тоже не так неизменна, как всем казалось. Патриаршую канцелярию завалили выражениями протеста. "Неужели наш патриарх предался слугам антихриста?!"
В один из осенних холодных вечеров я задержалась в Сретенском монастыре, помогая батюшке Владимиру разбирать бумаги и составлять ответы. Пока я добежала к себе домой, окончательно стемнело. Идти было не страшно. Горели газовые фонари, светились витрины, доносилась музыка из кафе. Но мне всё равно было тревожно. Зика за весь день ни разу не зашла в канцелярию. А накануне она старательно скрывала от меня своё тоскливое настроение. Через пару минут после того, как я зашла в квартиру, в прихожую вышел Семён и еле слышно спросил.
- Тася, не пугайся. Понимаю, что вопрос глупый, но ты не брала мой браунинг?
У меня оборвалось сердце. Почему-то я сразу подумала о Зике. Бросив на меня пристальный взгляд, Семён резко развернулся и бесшумно подошёл к двери в нашу с Зикой комнату. Медленно открыл незапертую дверь, вошёл и остановился. Через его плечо я увидела девушку, сидящую у стола. Та подняла на нас затравленный взгляд. Семён рванулся вперед. Зика успела раньше. Поднесла браунинг к виску, зажмурилась, спустила курок. Выстрела не последовало. В следующее мгновение Семён выхватил из её ослабевших рук своё оружие.
- Слава Богу, не заряжено, - прошептала я, закрыв дверь и подходя к столу. Там белел листочек, исписанный четким Зикиным подчерком. Семён внимательно осмотрел свой револьвер, подошёл к окну, направил дуло в форточку и снова спустил курок. Невероятно громкий выстрел ударил по нервам. Зика почти без чувств откинулась на спинку кресла.