Ребенок был уже в состоянии агонии. Патологический процесс развился на фоне генетического заболевания, с которым мальчик появился на свет. Болезнь Дауна. Мальчик монголоид.
Вслед за ответственным дежурным я осмотрел ребенка и спросил, почему мы не начинаем операцию. Ответственный дежурный грустно посмотрел на меня:
– Какая операция? На трупе? Вы сердце выслушали? У него тяжелейший врожденный порок сердца. Вероятно, именно это послужило причиной закупорки артерии кишечника. Как вы будете оперировать? Под каким наркозом? Первая же капля эфира убьет его. Смерть этого ребенка – счастье для родителей. Избавление. Вы представляете себе еще несколько лет мучений с этим уродом?
Я представлял себе. Но я видел родителей, приехавших вместе с ребенком в карете скорой помощи. Отец, пожилой мужчина, вел себя агрессивно, подчеркивая, что он сотрудник КГБ, требовал немедленно прооперировать ребенка. Мать, женщина далеко за сорок, вела себя потише. Но было видно, каких усилий ей это стоило. Она рассказала мне, как долго они ждали ребенка, их единственного, такого дорогого, такого красивого мальчика. Она показала мне фотографию монголоида с бессмысленным взглядом раскосых узких глазок, нисколько не красивее, чем этот умирающий страдалец.
Лучше бы не видеть мне состояния родителей, когда ответственный дежурный сообщил им о смерти ребенка. Отца выводили из обморока, дав понюхать нашатырный спирт. Мать отпаивали настоем валерианы.
Не помню, что я делал, что говорил, как утешал несчастных людей, потерявших единственное чадо, когда уже не могло быть ни малейшей надежды на еще одного ребенка.
А через несколько дней начались комиссии. Отец написал жалобу на ответственного дежурного в министерство здравоохранения. Но что хуже всего, в этом же заявлении была благодарность второму врачу, то есть мне, за чуткое отношение и попытку спасти ребенка, чему препятствовал ответственный дежурный. Конечно, все это не имело ни малейшего отношения к истине. Но комиссии трепали нервы, пока не закрыли дело в связи с отсутствием состава преступления
Все это время я думал о несправедливости заявления родителей. В течение получаса с момента поступления ребенка до его смерти ответственный дежурный был действительно ответственным. Он точно поставил два диагноза, что однозначно подтвердило патологоанатомическое вскрытие. Тонкая кишка омертвела на протяжении семидесяти сантиметров. Даже будь идеальный наркоз, ребенок с такой сердечной патологией не перенес бы операции. И по отношению к родителям ответственный дежурный вел себя безупречно. Возможно, только усталость после нескольких ночных операций и неизгладимая печать неудовлетворенности на лице от всех перипетий неустроенной жизни произвели на родителей, убитых несчастьем, тягостное впечатление. Возможно, родители разглядели у ответственного хирурга оптимальный, рациональный подход к смерти их бесценного ребенка так же, как признаки сострадания, которые не пытался и не умел скрыть молодой врач.
Сострадание – вот она необходимая компонента врачебных качеств, магически действующая на пациента и на его близких.
Примерно через месяц или чуть больше родители умершего ребенка преподнесли мне подарок: позолоченный барельеф Ленина на коричневой пластмассовой плате. Не забудьте, что отец ребенка был сотрудником КГБ. Так нежданно и, казалось бы, вопреки всякой логике, я получил незаслуженный гонорар.
Плата за врачевание
Кстати, о гонораре. Еврейское религиозное законодательство, основанное на Торе, говорит, что работа врача, как и всякий труд, должна быть оплачена. Но существует еще один важный аспект, на который обращает внимание это законодательство. Отказ врача от гонорара может вызвать нежелательное направление мыслей в сознании пациента или его близких. Возможно, решат они, что состояние настолько безнадежно, что врач посчитал аморальным взять плату за труд, не давший результатов. А такое направление мыслей может отрицательно повлиять на течение патологического процесса.
Сейчас я это понимаю. И, тем не менее, даже уже будучи на пенсии и не получая зарплаты, я только в редчайших случаях принимаю гонорар. А когда был молодым врачом, считал просто преступным получать мзду у пациентов. Ведь за свой труд я получал зарплату! Насколько она соответствовала моему труду, я не задумывался.
Мой первый гонорар достался мне при забавных обстоятельствах. Я работал главным областным ортопедом-травматологом в Кустанае во время подъема целины. Должность моя звучала весьма престижно. Но главным я был только потому, что кроме меня во всей огромной области площадью в двести тысяч квадратных километров не было ни одного ортопеда-травматолога. Даже прикрепленный самолет санитарной авиации "По-2" не облегчал моего положения. Травматизм при поднятии целины был как во время войны. Быт мой описать не представляется возможным. Я голодал в полном смысле этого слова. Купить что-нибудь съестное можно было только в часы, когда я работал.
В тот день из Семиозерки приехал Витя, геолог, мой киевский приятель. По пути ему удалось приобрести банку позапрошлогодней кабачковой икры. Он надеялся на то, что у меня найдется хлеб, и мы устроим пиршество. Но хлеба, увы, не было. Мы решили утолить голод баклажанной икрой в чистом виде. А пока я оставил Витю в моей так называемой комнате и вышел в хлипкое дворовое сооружение.
Отсутствовал я не больше минуты. Вернувшись, застал фантастическое зрелище. Витя с глазами, сверкающими от удовольствия и удовлетворения, и щеками, лоснящимися от жира, пожирал пищу, которая даже во сне не могла нам присниться. Перед Витей возвышался огромный каравай белого домашнего хлеба, чуть меньшая гора сливочного масла и вареная курица таких размеров, что я сперва принял ее за индейку. Зная меня, Витя торопился придать этим сокровищам нетоварный вид.
Ни тогда, ни после мне так и не удалось узнать, какой благодетель принес этот очень существенный гонорар. Несколько дней, пребывая в состоянии непривычной сытости, поедая царскую пищу, я еще в дополнение к ней съедал себя за грехопадение.
Только сейчас я вспомнил, что фактически это был не первый гонорар. Был и до него.
В день, когда закончилась летняя практика после четвертого курса, заведующий окружным отделом здравоохранения доктор Немеш предупредил Мордехая Тверского и меня, что вечером мы идем в ресторан. Так в Воловом называлось заведение общепита, несколько более шикарное, чем забегаловка. Ни у Моти, ни у меня не было сомнения в том, что, получив крупную для нас сумму денег за работу фельдшерами, мы должны будем оплатить эту выпивку.
Вечером доктор Немеш по пути зашел за нами в клуб, и мы направились в ресторан. Нам уже как-то представилась возможность увидеть это помещение, тесно заставленное столиками, накрытыми клеенкой. Но сейчас интерьер выглядел совсем необычно, нарядно и торжественно. Вдоль трех стен покоем стояли столы, застеленные скатертями с гуцульским узором. Стол, сервированный на троих, находился недалеко от двери у основания этого построения. За столами только с одной стороны плечом к плечу, как на параде, сидели лесорубы, человек сорок-пятьдесят в изумительно красивой гуцульской одежде. У каждого в руке деревянная палка в форме топорика, инкрустированная бисером.
Когда мы вошли в ресторан, гуцулы встали и как один человек отстукали палками по столу какой-то сложный ритм. В граненые стаканы была налита жидкость зеленого цвета. Выяснилось, что это ликер "Бенедиктин". Никаких других напитков в ресторане не оказалось. Был конец месяца. Водка в Воловом, вернее, в ресторане и в магазинах, до последней капли выпивалась уже в середине месяца, вслед за получением зарплаты. Потом пили самогонку. Но в ресторане сладкий ликер мы закусывали селедкой с луком и маринованными грибами. И вообще закуска под продолжающий литься "Бенедиктин" была обильной и основательной. Но главное – тосты.