А потом вдруг зазвонил Будильник.
Это случилось в день после похорон.
Боже! Я думала, что этого больше никогда не будет! Этот звук словно вытащил меня из могилы, куда опустили гроб с телом близкого. Глотая слезы, я поспешно оделась, накинула плащ и шляпу, и бросилась вниз по лестнице. Тёмно-вишневая Карета с позолоченным узором на дверцах ждала у входа. Огромные, почти чёрные Кони нетерпеливо высекали из мостовой золотые брызги. Лакей в ливрее цвета переспелой вишни сидел на козлах и, как обычно, не удостоил меня даже взглядом. Отчего-то я всегда неуютно чувствую себя рядом с ним: мне кажется, что это кто-то, кто всё обо мне знает, всё плохое… Я торопливо приоткрыла дверцу и юркнула внутрь, и в тот же миг Кони сорвались с места, огни за окном слились в цветные полосы и пропали в ночи…
***
…Я шла по влажной осенней аллее, еле-еле моросил тёплый редкий дождик, в просветы рваного неба проглядывало солнце. Вдали темнело море. Я с наслаждением вдыхала свежий морской воздух, – он действовал как хорошее шампанское: всё будет хорошо, печали призрачны, и всё мирское – суета.
День был тихий и пасмурный, но не грустный. Он наполнял душу покоем. Под ногами шуршали листья, из окон доносились приглушённые голоса, иногда – смех или музыка. Рождающиеся звуки вплетались в тихую мелодию осеннего города, и ветерок тут же подхватывал и уносил их прочь вместе с опавшей листвой.
Рассеянно глядя по сторонам, я испытывала радость узнавания, как это бывает, когда возвращаешься в близкие сердцу места, где не был целую вечность. Возвращаешься, и оживают все твои редкие сны о былом, и кажется, будто и не было долгих лет, что провел вдали, и тихие волны смывают ил и грязь, что оседают на дне души просто потому, что приходится жить. Жить в мире, придуманном людьми. Я не знала, что это за город – город детства, или город, где хотелось бы жить. Это было и неважно.
На углу, там, где кончалась аллея, устремил ввысь острые шпили Собор. Проглянувшее сквозь серое небо солнце золотило цветные стекла витражей. Кажется, в прошлый раз здесь стоял белоснежный храм – светлая память погибшей Византии, а вот теперь – готическая громада, торжественная и чуть суровая, и проплывающие облака цеплялись за её вершины. Но детали здесь тоже не имели значения.
Поднявшись по гранитным ступеням, я толкнула тяжёлую дверь. Полутёмная прохлада внутри встретила запахом горящих свечей, ладана и старых книг. На мозаичные плиты пола из высоких окон ложились дрожащие цветные пятна, в глубине негромко звучал орган, и высоко, под самым куполом, ворковали голуби. Я направилась туда, где трепетали огоньки свечей, зажгла ещё одну… Молитва моя была долгой. Потом кто-то сказал беззвучно: ступай с миром, Бог любит тебя! Он любит нас всех. Но как трудно об этом помнить!
За Собором лежала Набережная – уступы, одетые в белый мрамор и ракушечник. На этих уступах – разбросаны клумбы, горевшие яркими красками осенних цветов. Я спустилась к самому морю, туда, где обрывался мрамор, и волны омывали огромные чёрные камни, поросшие зелёными и коричневыми водорослями, оживавшими с каждым набегом волны. Однажды какой-то великан в припадке безумного веселья пошвырял эти глыбы в воду, и с тех пор они и жили в море, точно большие странные животные, – всегда безмолвные, всегда неподвижные, – и волны разбивались об их скользкие бока.
Я присела за один из стоявших на мокром мраморе столиков. Над головой проносились, пронзительно крича, большие чайки. Солнце спустилось ниже, и по беспокойному морю пролегла кипящая дорожка.
Рядом бесшумно возник официант, приветливо улыбнулся, и поставил передо мной бокал с янтарной жидкостью.
– Что это? – засмеявшись, спросила я. Он снова улыбнулся и исчез – он никогда не отвечал.
Справа выдавался в море высокий меловой мыс, на его вершине стоял маяк. Ночью он посылал проходящим кораблям красные и белые лучи. Из-за мыса показался белокрылый парусник… А вон за тем столиком у парапета я когда-то впервые увидела Морехода…
***
Я попала тогда в аварию – у моей машины вдруг отказали тормоза. И это не было простой роковой случайностью.
Накануне вечером я сидела дома, настроение ввиду нечаянной простуды было неважным: голова болит, нос заложен, в горле точно железной щеткой скребут, а на улице – жара!
Дрипс упал головой в банку со сгущенкой, да так и приклеился там, пока всё не слопал (как можно есть вверх ногами?) Я еле вытащила эту рыжую бестию обратно – раздувшееся брюшко мешало ему вылезти. Пришлось, конечно, отмывать его. Все время, пока я его полоскала, он прихлебывал из таза мыльную водичку.
– И откуда ты только взялся на мою голову, чудик? – устало поинтересовалась я.