- Идем, Феофанушка, в собор. Надобно Господа возблагодарить за избавление.
В это мгновение проскочил по лицу Феофана игривый солнечный зайчик. Геласий вскинул голову. Золотой искристый шар, сверкая, пролетел над их головами к храму и исчез за деревянными ставнями ризницы. Волнующие ароматы ландыша и мирабели с быстротой ветра пронеслись вслед за ним. Один вздох - и как будто ничего не было...
Тем временем в Белозерской усадьбе тетка Пела-гея, отобедав, готовилась соснуть часок-другой. Глянув с крыльца в сторону монастыря, увидела над обителью черную тучу, застлавшую купола и кресты.
- Вот ведь грозища идет, - сладко зевнула она, - как бы молоко не покисло. Хоть бы Гришенька до дождя вернуться успел. Как думаешь, Ефросинья?
- Да будет, будет к вечерочку, - откликнулась ключница, раскладывая на столе только что собранный в саду мохнатый полосатый крыжовник. - Тишина, поди, вокруг, что только шуму понаделали зря...
- Ты, Фрося, баньку истопи, как солнце сядет, - попросила ее Пелагея Ивановна, - попаримся с веничком да окунемся в озере по прохладе. Хорошо... - она снова мечтательно зевнула, потянулась и отправилась в свои покои.
- Колокола звонят в монастыре, тревогу шлют, - проводив княгиню взглядом, поведал супружнице Матвей. - По сердцу дерут, аж не по себе делается. Как бы пожара не вышло, что ли...
- Дым от пожара по всей округе разносит, - успокоила его Ефросинья, - а туча стоит и стоит себе над монастырем, не шелохнется. А что звонят, так что же, может, от царя указ пришел поминать кого, вот и служат заупокойную. Что ж веселого? - Она надкусила мягкую спелую ягоду. Оранжевый сок с мелкими черными семечками резво брызнул ей на руки.
- Да и то верно, - согласился Матвей. Но глянув еще разок в сторону монастыря, перекрестился: - Господи, пронеси!
На отдаленной псарне, где кормили избалованных Никитиных гончих, вдруг пронзительно-тоскливо завыла собака. Проплакала, взвизгнула... и умолкла.
Глава 3
Приказ маршала
Беда! Беда пришла откуда не ждали! - В осиротевшем и погруженном в печаль доме князей Шелешпанских в Москве старый финн Сома, причитая во весь голос, вбежал в покои арестованного уже князя Афанасия, где у ложа тяжело раненного Алексея Петровича вели между собой разговор князь Ухтомский и княгиня Вассиана: - Накликали окаянные! Окружили нехристи обитель нашу!
Занятый безрадостной думой, Никита бросил на Сомыча нетерпеливый взгляд темных, как кусочки малахита, глаз из-под черных соболиных бровей, в котором еще легко читался гнев.
- Да подожди ты, дед, - немного рассеянно одернул он старика, - какие нехристи? Откуда взялись-то? Какая сорока тебе натараторила? Откуда появиться ворогу на Белом озере, да так, чтоб в Москве о том не ведали?
- Да ты поди вниз-то, государь! - Сомыч схватил Никиту за рукав рубахи и потянул его за собой. - Поди. Говорю тебе, гонец от князя Григория прискакал. Прислал батюшка Геласий выученника своего монаха Арсения о помощи с мольбой. Лица на иноке нет от усталости и горя. Идем, идем вниз, государь, он тебе лучше моего растолкует.
- Ну, идем, - пожав плечами, Никита согласился и тяжело вздохнул: - Час от часу не легче делается. Позволь удалиться мне, государыня. - Взглянув княгине прямо в глаза, Никита низко поклонился ей и, не дожидаясь ответа, вышел вслед за Сомычем.
У высокого парадного крыльца под раскидистой широкоствольной липой, по корявому стану которой в сгущающихся вечерних сумерках сновали взад-вперед проложенными дорожками неутомимые трудяги муравьи, Груша поливала из крутобокого глиняного кувшина свежей водицей на руки исхудавшему и запыленному геласиеву гонцу, а затем протянула ему длинное полотняное полотенце, вышитое алыми петухами.
- Лошадей не жалел, гнал что мочи есть, сердечный, - сердобольно заметила она, покачав головой, - вот, хоть помойся, оботрись с дороги. Государь-то сейчас спустится. А ты пока кваску медвяного глотни, только из погреба принесла, холодненький еще, и тестяными орешками с ягодной прожилкой побалуй себя...
- Благодарствую, благодарствую за' доброту твою, - отвечал ей усталый монах, - да нету времени баловаться, милая. Мне б хлеба краюшку, коль не жалко. Да воды глоток...
- Да что жалко-то! - всплеснула руками Груша. - Что жалко-то, родненький! Сейчас хлеба принесу, сколько хочешь ешь, а может, молока крыночку? - спросила она с надеждой.
- Коль не в обузу будет, так можно.
- Сейчас я, мигом, - заторопилась Груша и подхватив юбку, побежала в кухню.
Едва она скрылась на тропинке за густыми зарослями спеющей смородины, на парадном крыльце дома появился Сомыч, а за ним поспешно спустился и князь Никита Ухтомский. Увидев князя, монах низко поклонился ему.
- Здравствуй, инок, - приветствовал его Никита, подходя. - Сказывал мне Сома, что от брата моего, отца Геласия, прибыл ты с Белоозера?
- Верно молвишь, государь, - отвечал Арсений, еще раз кланяясь в землю, - ни дня ни ночи отдыха не ведал я, чтобы довезти до государя Алексея Петровича весть от пастыря нашего.
- Черными хлопотами недругов своих государь наш Алексей Петрович занедужил тяжко, - печально сообщил ему князь Ухтомский, - уж не знаем, когда и оправится. Так что весть твою выслушать он не сможет. Говори мне, что велено.
- Как прикажешь, князь. Да пошлет Господь силы и здравие государю нашему Алексею Петровичу. - Монах перекрестился и снова склонил голову. - А весть моя такова: послал меня батюшка Геласий звать князя Алексея Петровича и тебя, государь мой, на помощь обители нашей. Черная рать бесовская явилась из-за озера и осадила монастырь, а с нею - воины неведомые, то ли ляхи, то ли еще кто. Лезут на стены псы иноземные, хотят разорить и спалить наши храмы, растоптать веру нашу. Так велел передать тебе батюшка Геласий. Младший брат твой, князь Григорий, с дружиной, что оставил ему государь, по первому зову нашему явился. Братья мои - монахи и мужики окрестные - все, кто мог, на стены встали. Но молод очень князь Григорий Иванович. А рать бесовская - дюже хитра и свирепа. Полчище неисчилимое! Князь, нам ведомо, десятка не робкого, да один он. Ратного люду у него - раз, два и обчелся. А загубят его ироды - кто во главе встанет? Потому взывает к тебе, Никита Романович, настоятель наш владыка Варлаам, брат твой отец Геласий и весь край белозерский, кто стар и кто мал: не медли, князь! Проси у государя войско! Скачи на подмогу!
Последние призывные слова дались гонцу уже с трудом. Вложив в рассказ все оставшиеся силы, инок побледнел, на лбу его выступила испарина, он зашатался и - не успел стоявший почти рядом Сомыч поддержать его! - упал без чувств под ноги князя Ухтомского.
Собравшийся вокруг дворовый люд в один голос ахнул от ужаса.
Никита, помрачневший от услышанного до черноты, молча поднял инока на руки и отнес в сени. Осторожно положил на скамью под иконами, поднес свечу к лицу и, обернувшись, позвал несмело заглядывавшую в дверь Лукинишну.
- Поди, взгляни, что с ним.
Старуха послушно скользнула в комнату, но подойти не решалась и в волнении переступала с ноги на ногу, теребя крупные увядшие чесночины на своем ожерелье "от сглаза".
- Что ты без толку топчешься? - сердито глянул на нее Никита. На его высоких загорелых скулах легли глубокие продольные морщины, как два шрама, рассекшие лицо. - Не видишь, человек душу Господу вот-вот отдаст. Быстро неси свои склянки с премудростями...
- А что ж такое наговорил-то (R)н, батюшка! - всплеснула руками Лукинична. - Что же станется-то с нами, государь?
- Ты не голоси зря, народ тревожа, - прикрикнул на нее князь. - От дедов известно: пришла беда - отворяй ворота. Да Господь милостив - выдюжим с Божьей помощью. Посланец-то как бы не помер, а?
- Да я сейчас, сейчас, государь, - старуха быстро юркнула в соседнюю дверь и тут же появилась с широкой медной мушормой в руке, в которой плескалась крепко заваренная можжевельником настойка.
- Живехонек, живехонек, - бормотала себе под нос Лукинична, прикладывая иноку ко лбу и вискам смоченные в настойке тряпицы, - только давно не ел ничего. Вот придешь в себя, накормим тебя, бедолага...
Оставив Лукиничну с монахом, Никита снова вышел на крыльцо. Столпившись перед домом, приехавшие с Белого озера дворовые бурно обсуждали услышанную только что новость. Бабы плакали, утираясь кто платком, а кто и рукавом рубахи. Мужики спорили между собой: какой же все-таки окаянный супостат посмел подступиться к монастырю, и воинственно трясли в воздухе сжатыми кулаками, угрожая неведомому ворогу.