К Витиному стыду его опередил Рыбкин, который смело подставил Ибрагиму свое плечо, но сам Юсупов с благодарностью отослал Леху прочь: "Подальше, подальше поди, не трогай меня".
"Он что, думает, у татарина просто грипп, что ли?" - думал с раздражением Витя, но сидеть на месте уже становилось неприличным.
- Да мы не боимся, не боимся, нам что! - довольно громко произнес он, чтобы подбодрить самого себя, и тоже подскочил к князю.
Но по-прежнему отмахиваясь от них, Юсупов сделал шаг, другой и вдруг громко застонав, споткнулся и ухватился за шаткие перила лестницы.
Витя с Лехой бросились к нему и подхватили Ибрагима под руки.
- Вы бы присели, ваше сиятельство, - уговаривал князя Витя. - Нельзя вставать-то вам. Скоро уж Никита Романович прибудет.
- Воды! Пить хочу, ужасно пить хочу! - прохрипел Юсупов и высунув язык, старался облизнуть губы. Витя увидел, что язык князя весь распух и покрылся отвратительными гнойниками.
"Господи, что же это с ним? - в панике думал Витя. - Можно ли воды-то ему давать?" Он где-то слышал, что при некоторых заболеваниях жажда мучает страшно, но пить воспрещается категорически, только вот при каких - он не помнил. "Дашь воды, а он концы отбросит. Кто виноват будет?"
- Ты жив, дружок? - Ибрагим слабо похлопал по спине своего аргамака, лежащего неподвижно с закрытыми глазами. Конь всколыхнулся, дернул ногой и снова затих. - Жив еще... Что же Никита так долго не едет? - Ибрагим с трудом напрягая слезящиеся глаза, всматривался в дорогу. - Так и помру, попрощаться не успеем... Воды принеси, не слышал разве? - попросил он стоявшего поближе Леху.
Рыбкин вопросительно взглянул на Витю. Рас-топченко пожал плечами, можно или нельзя - кто знает-то?
Но под требовательным взглядом князя Леха послушно направился в избу. Старуха налила ему полный кувшин свежей колодезной воды. Выхватив кувшин из рук Лехи, едва он возвратился, Ибрагим почти залпом выпил с полкувшина и с глубоким вздохом снова опустился на траву.
- Ему дай, - сказал он Лехе, отставив кувшин в сторону и указывая на аргамака, - тоже, наверное, пить хочет.
Рыбкин послушно принялся поить аргамака. Вдали, там, где желтоватый вытоптанный шлях сливался с выцветшим от полуденного зноя небом, завертелось небольшое облачко пыли.
- Едут, едут! - возвестила старуха.
Татары прервали свою молитву. Ибрагим-бей с облегчением улыбнулся дождался. Все кинулись к дороге. Только Рыбкин остался с Юсуповым. Действительно вскоре уже можно было легко различить двух всадников, мчавшихся по шляху во весь опор. А по воздетой вверх золотой стреле на шлеме первого из них, сиявшей на солнце, легко узнали князя Ухтомского. Татары, повеселев, засуетились вокруг своих коней. Еще никто не знал, везет ли Никита Романович с собой мельника, а тем более, сможет ли тот мельник излечить Ибрагима, но угнетающее чувство безысходности, казалось, совершенно беспричинно сменилось у всех радостной надеждой.
Всадники стремительно приближались. Теперь уж без труда можно было увидать, что за спиной Фрола сидит, крепко держась за наездника, маленький седоволосый старичок в серой холщовой рубахе и лаптях, обмотанных на босу ногу. За спиной у старичка болталась котомка, сплошь покрытая цветными заплатами.
Подскакав, Никита сходу спрыгнул с седла, бросив поводья Вите, который от неожиданности едва сумел поймать их на лету, снял с седла мальчонку и буквально стащил вниз старика. Мощными руками пронес его, держа подмышки, над землей и поставил перед Ибрагимом.
- Вот. Что хочешь делай, отец, но без твоей помощи не вытащить мне дружка моего из беды. Если выдюжишь - что хочешь проси, ничего не пожалею.
Мельник хитро прищурился подслеповатыми глазами, закивал головой и подошел поближе к Ибрагиму, разглядывая его.
- Ты посмотри, что нашли-то мы в сбруе коня его, говорил я тебе, Никита указал деду на холщовый мешочек с "голубцом", все еще лежащий на прежнем месте. - Может, от него все приключилось? А? - Он хотел взять мешочек в руки, но старик быстро остановил его:
- Не трогай, не трогай, сударик мой, дай сам погляжу...
И, сильно сутулясь, зашаркал лаптями по траве к "голубцу". Некоторое время он как-то странно пританцовывал вокруг него, а затем воскликнул:
- Ах ты нечисть, ах ты нечисть болотная! Отрава окаянная! Да кого ж сподобило такое бесово зелье подсунуть! Огонь, огонь несите, сжечь его надо! - приказал он.
По знаку Никиты Фрол тут же принес из избы зажженную лучину. Нашептывая какие-то только ему ведомые слова, мельник обложил "голубец" березовыми палочками, наломанными от вязанки дров на задворке, присыпал сверху березовой корой и поджог от лучины, читая вполголоса наговор. К удивлению всех
присутствующих, "голубец" вспыхнул высоким сизым пламенем, в отблесках которого можно было различить даже при солнечном свете мелькания каких-то уродливых морд и змеиных хвостов. Фрол перекрестился, целуя образок. Татары пали на колени и в один голос завопили "аллах! аллах!". Даже князь Никита осенил себя знамением: "Господи, помилуй! - прошептал он, - откуда же свалилось такое?".
- Гори, гори ясно, силища диаволова, - приговаривал мельник, подсыпая в костер какого-то золотого порошочка из ладанки, висевшей у него на шее. Изыди вся, отпусти душу порабощенного тобою...
Наконец огонь значительно уменьшился, приобрел естественный красноватый оттенок и стал стремительно угасать.
Мельник затоптал угольки, аккуратно собрал оставшуюся золу в берестяной кузовок и старательно присыпал землей то место, где горел костер. Кузовок он спрятал в свою котомку.
- На болоте утоплю, подальше от жилья человеческого, - объяснил он Никите, - где уродился, там и потопнет. Видать, очень не угодил друг твой недоброму человеку, что такую порчу подсунули ему. Ладно настоянная, с наговором ясным...
Услышав речь мельника, Витя аж передернулся. Он снова вспомнил Козлиху и свой поход на Даниловское подворье. Да, не подвела бабка. Сразу заметно, что не протух "голубец". Качественный продукт дала. Только жуть-то какая от этого всего вышла! Век бы глаза не видели!
- Ну, а на друга, на друга-то моего ты взгляни, . - торопил ведуна Никита. - Помрет ведь.
- Да теперь не помрет, - уверенно ответил ему мельник, - вышла из него немощь колдовская. Сейчас пития ему приготовим, выпьет он, поспит, а когда проснется, то и помнить ни о чем не будет. Проводи, хозяйка, в дом, попросил он старуху.
В избе мельник достал один за другим из своей котомки несколько кузовков и разложил их рядком на лавке у печки. Затем попросил у хозяйки глиняную миску и чистой водицы. Долго мешал он берестяной палочкой какие-то травки и порошочки в миске, все приговаривал, приговаривал что-то. Затем залил все водой, нагрел на огне, остудил. Наконец, закрыв чистым льняным полотенцем, вынес варево во двор. Кряхтя от старости, подсел к пребывавшему в полудреме Ибрагиму.
- Выпей, свет мой, и полегчает тебе, - он осторожно протянул ему миску.
Ибрагим медленно поднял отяжелевшие веки, посмотрел тусклым взглядом на мельника и сказал:
- Коню, коню моему дай сперва. Мучается ведь он тоже. А куда я потом без него?
- И коню твоему хватит, - успокоил его ве-Дун, - ты сам-то попей, а коню само собой полегчает. Одной ниточкой он с тобой помотан. Ты - в беде и он - там же. Ты здоров, и он весел. Так-то.
Ибрагим покорно выпил содержимое миски. Остатки пития ведун побрызгал на аргамака.
- А теперь отведите-ка его в дом да на лавку уложите, пусть поспит, обратился мельник к Никите Романовичу. - Вежды-то слипаются, гляди.
Никита приподнял друга с травы и помог ему дойти до постели.
Заботливо укрыл попоной.
Ибрагим быстро и спокойно заснул. Лицо его посветлело и постепенно приобрело естественный цвет. Так же быстро и спокойно заснул под окном избы и верный конь Юсупова, аргамак.
- Ты его не буди, - шепотом наставлял мельник Никиту, - сколько проспит - столько, значит, надобно. Сон его береги. Сон - главный его целитель теперича. Жди. Сам проснется - здоров будет. Ну, дело сделано, пойдем, значит.