Андрей Манчук
НАСЛЕДНИКИ ЧЕ ГЕВАРЫ
БОЛИВАРИАНСКИЕ ЗАПИСКИ
Итак — Боливарианская Венесуэла. Страна, которая ставит под вопрос имперское всемогущество США, вызывая в памяти народов старую историю Давида и Голиафа. Страна, которая неприятна Путину — поскольку венесуэльский пример может пробудить в людях России законное желание взять в свои руки нефтяные богатства своей Родины.
Всевозможные официозные левые на дух не переносят Чавеса — их гложет смертельная зависть к человеку, который реализует на практике то, о чем они болтают в парламентах и на тусовках. Корпорации и монополии, взявшие в заложники эту планету, испытывают к Чавесу ненависть, которая льется на мир из всех пяти контрреволюционных телеканалов Венесуэлы, демократично не тронутых мнимым «тираном». Тщетно — народ этой страны больше верит тому, что пишут на стенах люди, обученные грамоте в рамках всеобщего ликбеза. Там, среди пестрых граффити, можно найти полное собрание боливарианской мудрости, воплощенной в четырех принципах:
«Чавес не уйдет!»
«Прошлое не вернется!»
«Нефть служит народу!»
«Если Чавеса убьют, он воскреснет миллионами».
Все остальное — портреты Гевары, Боливара, Тупака Амару, Ленина и Сапаты. Логотипы движений легализованных городских партизан. Перечень социальных, медицинских, культурных, молодежных, жилищных и прочих программ, выполнение которых гарантируют эти четыре принципиальных пункта. Еще один, пятый, распространяет их далеко за границы Венесуэлы. «Шпага Боливара несет свободу Америке!» — не только Латинской, ведь условием ее освобождения могут стать только фундаментальные изменения на северной половине Нового Света. Именно это освобождение великодушно обещает Империи президент Чавес — хотя он вовсе не собирается нести его на крыльях ракет, тем методом, которым «освобождают» мир всемогущие, но, вместе с тем, беспомощные перед ним враги.
Чавес. Редкое сочетание качеств Ахилла и Одиссея, Дон Кихота и Санчо Пансы, Уленшпигеля и Ламме Гудзака. Роль этого невозможного, сильного, расчетливого, обаятельного человека огромна — перед вами воплощенный субъективный фактор наших дней. Но разговор о культе личности, пожалуй, нигде не был бы столь неуместным, как в Боливарианской Венесуэле, пропитанной образом команданте Уго. Именно он принял конституцию, позволившую вовлечь в управление страной массы людей, которых ранее не пускали даже за порог гетто. И больше того — сумел добиться, чтобы она начала воплощаться в жизнь. Бескорыстная популярность Чавеса основана не на страхе — на освобождении от страхов. Это без преувеличения великое освобождение — от боязни умереть с голоду или скончаться без элементарной врачебной помощи, от беспокойства за безнадежное будущее своих детей. Всего семь лет назад перед молодежью стоял один социальный выбор — пополнить ряды наркоторговцев или же рядовых потребителей наркотиков. Неолиберализм не оставлял им иного выбора. Подростки в красных волонтерских майках, которые ныне поступают в Боливарианский университет (конфискованный офис нефтяной компании), должны были умереть от героина или от пуль бандитов. Либо же — сами травить и убивать своих сверстников.
Кошмары ушли. Остался лишь страх перед их возвращением. Желание, чтобы оно стало окончательно невозможным. Лубочные портреты Чавеса можно видеть в лесных ранчос и в «ласточкиных гнездах» барриос — рядом с распятием и Мадонной. Они висят там не потому, что в дом могут вороваться вооруженные люди. А потому, что отныне в эти дома заходят врачи, которых раньше не видели в этих местах. Это отношение трудно понять в нашем мире рейтингов и пиар-технологий.
Нет, это еще далеко не социализм. Это «действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние» — старые слова о новом, которые, в большей степени не подходят сегодня ни к одной другой стране мира. Время революции: когда слепой крестьянин смотрит на мир после бесплатной операции по удалению катаракты. Когда темнокожий рабочий на уроке ликбеза по слогам читает «Дон Кихота», изданного и розданного многомиллионным тиражом. Когда большая семья с шумом переселяется из родового тараканьего барака в простой новый дом с чудом канализации. Когда достоинство заменяет собой стоимость, а дети познают мир, изменяя его — начиная со своего квартала.
Все это важно, и все это ничего не стоит в наших беспомощных словах. Как выразить образы и ощущения? Утренний запах кофе, который варят строители жилищного кооператива в Сьюдад-Миранда. Женские руки кофейного цвета, передающие тебе горячую чашку. Читающие хип-хоп солдаты, индейская девушка, которая просит потрогать невиданные ею белые волосы, Моменты истины, неуловимые, как крохотные колибри Венесуэлы. Яркие, как крылья бабочки-«монарха», которую здесь зовут «эсперанса» — надежда. И такие же хрупкие — ведь над Венесуэлой продолжает витать угроза военных путчей. Нам суждено еще увидеть немало попыток убить этот новый мир.
Все же постсоветские страны должны получить знание о Стране Боливара, выраженное в личностных впечатлениях и статистических данных — получить опыт боливарианской революции. Она может и должна стать экспортным продуктом для потребления во всех концах угнетенного мира, не менее важным и желанным, чем нефть этой страны. Давайте отнесемся к этому серьезно, и, вместе с тем, с присущим Карибам юмором. Чтобы понять эту страну, от нас требуется только одно — человечность.
Первый вид на Каракас открывается через полчаса езды от аэропорта Майкетия, посадочная полоса которого упирается прямо в Карибское море. Блокпост военной полиции, два тоннеля сквозь горный массив Авила, и за одним из поворотов впереди возникает столица Венесуэлы. Тысячи маленьких домов. Разноцветный улей, скопище птичьих гнезд, налепленных прямо друг на друга. Они занимают все окрестные горы и по-настоящему поражают своим количеством и своим видом. Все мы видели гетто, но никто из нас еще не встречал ничего подобного,
«Незабываемая и волнующая панорама», — писал в 1787 году Франсиско де Миранда, подъезжая к городу Киеву, такому далекому от его родного Каракаса. Будущий генерал революционной Франции и генералиссимус независимой Венесуэлы, предтеча Освободителя Боливара, жизнелюб и атеист, он долго жил на подворье Печерской Лавры. Хвалил архитектуру киевских церквей и персонал публичных домов, иронизировал над повадками имперской знати, которая собралась в Киеве при дворе царицы Екатерины, накануне поездки к фальшивому благополучию «потемкинских деревень». Его русский дневник, популяризированный Григулевичем, — первая историческая ниточка, соединившая между собой революционную Венесуэлу с Россией и Украиной. Связь, которая не оборвалась и сегодня.
Здесь нет «потемкинских деревень». Боливарианский Каракас не скрывает своих социальных язв. Не только потому, что их, в общем-то, нельзя скрыть — десятилетия неолиберальной практики превратили столицу в тот самый «город контрастов», где криминальные районы бедняков со всех сторон обступают охраняемые кондоминиумы нефтяной буржуазии. Нигде в мире социальная сегрегация не достигала такой степени, помноженной на скученность населения пятимиллионного мегаполиса, зажатого в горной долине размером 15 на 30 километров. Однако сегодня социальные проблемы впервые находят свое решение, наряду с общим преобразованием страны, которую все чаще и все с меньшим сомнением называют социалистической. Так говорят о ней и друзья, и враги, но главное — так говорят о Венесуэле сами ее граждане. Число этих людей постоянно растет, и мы не будем вычислять проценты социализма в Венесуэле. Налицо боливарианское движение, налицо его конечная цель — «построение коллективистского общества», «социализма XXI века», как говорит об этом сам Чавес. Боливарианскому проекту нужны союзники, а не умники, поучающие со стороны.
Впрочем, на тот момент нам было не до обобщений. Западный Каракас, сплошное гетто, сердце чавистского движения, встречал нас рекламой всемирного фестиваля молодежи и студентов — большие граффити с Мирандой, Боливаром и Че Геварой. Десятки фестивальных плакатов по обе стороны дороги на Каракас. Нашему боливарианскому «форду», старому автобусу с четками и обязательным портретом Чавеса на зеркале заднего вида, сигналили проезжающие машины, а их пассажиры махали руками, по пояс высовываясь из окна. До нас впервые донеслось: «Uh, ah! Chavez no se va!»