Танечка вошла в комнату неслышно, как кошка, и по-кошачьи же опустилась у ног мужа, только что не мурлыча. Изящная, немного полная рука, белая и нежная, обвилась вокруг колена Мансура.
– Любимый, господин мой, зачем ты опять смотришь эти проклятые новости, прости меня Аллах? У тебя же опять подскочит давление! Вот и Карим Ибрагимбекович говорит, что любые стрессы, при твоей склонности к гипертонии, тебе категорически противопоказаны…
Узкая ладошка Танечки мягко, но непреклонно вынула из руки Мансура бокал и отставила его, чуть слышно звякнувший, на низкий столик к бутылке «Генерала Гранта».
– Лучше посмотри, любимый, на это…
Проказница легко вскочила на ноги и, щелчком пульта заставив экран свернуться в одну яркую точку, начала плавный танец под неожиданно полившуюся неизвестно откуда приятную музыку. На ней было надето что-то настолько полупрозрачное и легкое, что невесомая ткань не только не скрывала упоительных изгибов ее тела, но и подчеркивала их, выделяла, делая танцующую Танечку еще более желанной и привлекательной, чем если бы была полностью обнаженной…
Мансур, разбитый и опустошенный за день, просто выжатый сегодня досуха, как плод граната в умелых руках кулинара, одержимый еще полчаса назад единственным желанием добраться до постели и закрыть утомленные глаза, неожиданно для себя почувствовал прилив сил. Силы эти, правда, проистекали откуда-то снизу, но это только к лучшему… Видно, сам Аллах привел его три года назад в ночной клуб для очень-очень-очень избранных, существовавший вопреки шариатским законам, чтобы увидеть зажигательное выступление одной из танцовщиц по имени Зульфия. Лишь потом оказалось, что Зульфию по настоящему зовут Таней…
Ритм музыкального аккомпанемента нарастал, понемногу, еще робко, но с каждым мгновением смелея, вступал бубен. Татьяна уже вращалась на месте так, что скрывающие ее пелены взметнулись вверх, открывая стройные ноги в совершенно прозрачных шароварах…
Мансур уже не мог сдерживаться. Он поднялся с кресла и тоже, слегка пританцовывая на месте, медленно пошел к извивающейся в танце жене, по дороге освобождаясь от мешающей одежды…
«Нет, тридцать семь лет – это далеко еще не старость! – расслабленно думал Мансур, умиротворенный и немного уставший, рассеянно лаская ладонью нежное, чуть влажное от пота, бедро безмятежно раскинувшейся рядом Танечки. – Есть еще порох в пороховницах, как говорят русские…»
Несмотря на полную физическую опустошенность, рука как бы сама собой, с каждым поглаживанием, поднималась все выше, к самому заветному, скрытому под целомудренно наброшенной простыней.
– Мансурчик, – томно промурлыкала Татьяна и, словно и впрямь была огромной игривой кошкой, потерлась щекой о его предплечье, густо поросшее черными курчавыми волосами: эту часть его тела, не считая, естественно, хм-м, некоторых других, она особенно любила. – Неужели ты после всего этого сможешь еще?.. Ты у меня просто богатырь…
Сможет или нет, Мансур еще и сам не знал, но почувствовал, что за него уже решил кто-то другой…
Плавно, несмотря на погрузневшую фигуру, Рахимбеков перекатился по огромной кровати и… Мягкий, даже, можно сказать, нежный телефонный звонок, раздавшийся из соседней комнаты, испортил все.
Постояв, опершись на локти, над распростертым телом жены, острые соски упругой груди которой волнующе щекотали его кожу, Мансур почувствовал, что сексуальное возбуждение покидает его.
«Какой шайтан изобрел этот проклятый телефон?» – чертыхнулся он и, несмотря на умоляющий взгляд жены и распахнутые для него Врата Наслаждений, сел на постели, нащупывая босыми ногами ночные туфли с загнутыми носами (Танечка спальню обставила в стиле гарема Гаруна-аль-Рашида, каким его представляла по дешевым сериалам).
Телефон изобрел, конечно, никакой не шайтан, а шотландец Александр Белл сто пятьдесят лет тому назад, и Мансур, конечно, это знал, но удержаться от крепкого словца не мог. Звонить на этот аппарат мог далеко не каждый…
Пока телефон деликатно, но настойчиво подавал свой голос, Рахимбеков накинул расшитый золотом халат и несколькими энергичными гримасами попытался стереть с лица следы только что пережитого наслаждения. Он уже видел высветившийся на дисплее номер…
– Я не разбудил тебя, случайно, Мансур? – как обычно, улыбался своей лучезарной улыбкой, развалившись в огромном, обтянутом кожей кресле «нефтяной Али».
Мансур уселся перед видеофоном так, чтобы голые колени оказались в «мертвой» для камеры зоне, и тоже попытался натянуть на лицо одну из наиболее приветливых своих улыбок. В этом ему немало помогло зеркало, прикрепленное заботливой Фаимой прямо за видеофоном специально для подобных случаев.