Георгий Владимирович нахмурился было, готовясь к достойной отповеди, но, видимо, что-то разглядел в безысходно тоскливом лице сына. Он только неловко кашлянул и молча разинул темный провал рта с одиноко торчащим желтым зубом…
Ну чего, чего он все молчит и молчит? Хоть бы слово сказал, хоть бы тему какую подкинул для разговора, типа Чечни или Чубайса этого недоделанного (да, два слова на одну букву подряд – нехорошо, непрофессионально) или про цены что-нибудь ляпнул бы… Чтобы можно было спор затеять, втянуть его, увальня простодырого, в полемику, повитийствовать всласть… Нет, молчит уже второй час, чертит там что-то или пишет. О чем он может писать, скажите на милость? Об электронах этих своих? О квантах, никому не понятных? Кому это нужно, особенно сейчас? Жизнь кипит, дела такие творятся!..
– Пап, может, тебе телевизор включить? – не оборачиваясь, спросил сын, продолжая чем-то бумажным шуршать на столе.
Гляди-ка, и правда пишет. Писатель! Дальше кандидатской так и не продвинулся, Эйнштейн хренов! Нильс Бор и Энрико Ферми в одном флаконе! Тьфу ты, привязалась эта реклама… Телевизор, оно, конечно, вроде бы и заманчиво, но…
– Сам смотри этот свой поганый ящик! Очень нужно мне глаза портить, – буркнул Георгий Владимирович, отворачиваясь.
Сын, конечно, понял его слова по-своему, и экран, на который теперь уставился старик, отвернувшись от сына, мигнув, начал разгораться.
Сначала кинескоп доисторического, по нынешним меркам, «Рубина» покраснел, как бы от стыда за свою очевидную немощь, затем постепенно проступили остальные краски. Впрочем, почему «остальные»? Когда появились синий и зеленый цвета, красный, наоборот, прощально вспыхнул и исчез, превратив мордашку миловидной (возможно) дикторши в маску вампира. Причем цвета друг на друга накладывались не полностью, оставляя только догадываться об истинных чертах лиц или, скажем, содержании титров, сливавшихся во что-то наподобие арабской вязи. Последним прорезался звук, неожиданно громкий и чистый.
Что делать: «Рубин», тогдашнее чудо телевизионной техники, был подарен прославленному писателю благодарным читательским коллективом завода еще в приснопамятный юбилейный год – год шестидесятилетия Великой Революции, отмечавшийся едва ли не с большим размахом, чем пятидесятилетие. Минуло с тех пор больше четверти века, чего же пенять на добротную советскую технику, хоть и не в полной мере, но функционирующую, тогда как те же япошки больше восьми лет работы своим супер-пупер-ящикам не гарантируют? Всегда и всем было известно, что наша техника – лучшая в мире…
Тьфу ты, опять сплошная порнография на экране!
Да нет, не то, что вы подумали. Порнографию, или, как ее теперь называют господа-демократы (белогвардейцы недобитые, нэпманы, власовцы), эротику, Владислав Георгиевич, несмотря на трупную расцветку длинноногих див, посмотрел бы с удовольствием – так мало осталось старику радостей жизни! Нет, на экране опять была настоящая порнография, в полном смысле этого слова: выступление какого-то чинуши из новых. Судя по толщине ряшки и по возрасту – из бывших комсомольских вожаков, лет эдак двадцать назад упоенно отбивавших ладони, когда он, лауреат и живой классик, выступал со сцены больших и многолюдных залов к разным памятным датам. Да-а-а… Было, было…
– Убери с экрана эту свиноматку в галстуке, Владислав! – скрипучим голосом потребовал старик, и сын без возражений повиновался, не глядя, как басмач из-за плеча, выбросив руку с пультом, только огрызнулся слегка:
– Где ты видал свиноматку в галстуке, пап?
Аналогия с басмаческим, на полном скаку, выстрелом была полной: толстяк, не договорив что-то маловразумительное и тягомотное, расплылся в кроваво-красном зареве, как будто разорванный в куски прямым попаданием крупнокалиберного снаряда, чтобы через мгновение смениться какой-то рекламой.
Полюбовавшись с пару минут на достижения западной промышленности в области стоматологии, диетологии и гинекологии, из-за психоделического смешения цветов выглядевшие чем-то совершенно сюрреалистическим, Сотников-старший высказал несколько едких замечаний относительно «блендамеда», йогуртов и тампаксов. В основном его сентенции, не лишенные старомодного остроумия, затрагивали полную взаимозаменяемость данных продуктов… Истратив заряд яда, старик решительно потребовал от Владислава «наконец, найти что-нибудь пристойное». Пристойное, после некоторых проб и разного рода реакции на них – от брезгливых плевков на паркет (опять мыть) до саркастического хихиканья, – было найдено на двенадцатом канале и оказалось какой-то музыкальной передачей. Передача состояла сплошь из демонстрации клипов, преимущественно исполнительниц слабого пола, разной степени обнаженности и активности перемещения по сцене (подиуму, капоту дорогого автомобиля, травяной лужайке, смятым простыням, почти обнаженному мужчине и так далее), поэтому возражений не вызвала.