— Не сильно, но похож, — как-то нерешительно ответил водитель. — Только башка вся в порезах. Что ж ты на ходу-то брился? Мог сказать, я бы тормознул. А еще очков не хватает.
— Да ну их, эти очки, — я потер глаза. — Будем считать, что литовец сделал себе коррекцию зрения. Так проще.
Посмотрев на замершего столбом мужика, добавил:
— Ты не затягивай с помывкой. У нас человек присмерти. Давай помогу.
— Давай, — охотно согласился Семеныч. Затем кинул куртку в ведро с водой, и протянул мне. А сам подошел к УАЗику и начал без всякой брезгливости отдирать запекшиеся на солнце куски мяса.
Управились мы довольно быстро, и уже спустя пятнадцать минут снова тронулись в путь.
Ехали молча. Как только миновали перекошенный столб с табличкой «Горбунки», водитель притормозил возле полуразрушенного здания почты, на стенах которой еще висели остатки каких-то цветных плакатов. Старый облезлый пес, развалившийся в дверном проеме, приподнял голову, тихонько рыкнул в нашу сторону, и вновь продолжил свое ленное занятие.
— Приехали! — проорал Семеныч из кабины. — Горбунки, как заказывали!
Я посмотрел на валявшегося без сознания американца. Тот был отнюдь не хлипкого телосложения, и чутье мне подсказывало, что тащить его дальше на себе — гиблое дело. Поэтому, даже зная негласные правила, строго не одобряющие проезд машин по поселку дальше здания почты, вынужден был попытаться их нарушить.
— Погоди, Семеныч, — я вытащил из бумажника хрустящую новенькую купюру, приложил к стеклу. — Нам бы груз доставить по назначению. Давай еще немного прокатимся.
Семеныч покосился на деньги, что-то буркнул себе под нос. Но природная жадность одержала верх, и он все же вновь тронул машину с места.
— Куда?
— Двигай вперед по дороге, — ответил я. — Скажу, где тормознуть.
Поселок уже давно считался заброшенным. Дома стояли жалкими темными призраками, с покосившимися крышами и выбитыми стеклами. Некоторые сгорели дотла, и только силуэты закопченных кирпичных печек возвышались посреди пожарищ, будто надгробия. И тишина.
Проехав по поселку около километра, мы остановились возле приземистого домика, полностью оббитого старым рубероидом. С трудом вытащив пленника, я положил его на траву возле забора. «Головастик» забрал из салона остальные вещи. Затем, рассчитавшись с водителем, мы проводили взглядами скрывшуюся в облаке дорожной пыли машину, и я, подойдя к крыльцу, осторожно постучал в маленькое кухонное окошко.
Дверь распахнулась почти мгновенно, и на пороге возник мрачный хозяин: небольшого роста, коренастый мужик лет сорока пяти с вечно красным лицом и пронзительными голубыми глазами.
Дед Гамаш был единственным жителем поселка, и живой легендой. Один из тех солдат, что в сорок третьем встретили пришельцев. Вот только дедом его звали лишь условно. С тех пор он так и не постарел. Неизвестный феномен? Подарок гостей? Да Гамаш и сам толком не знал. Не брала его старость, и все тут. Десять лет по разным институтам и академиям таскали, в надежде разгадать эту загадку. Но все впустую.
— Ну, чего надо? — буркнул хозяин, держа правую руку за спиной. — Что-то я вас не припомню, хлопчики.
— Это же я, дед, — мои губы расплылись в широкой улыбке. — Не признал крестника, что ли?
— Фирст? — удивленно выдохнул тот. — Не может быть! Ведь слухи дошли, что сгинул ты. Год назад как погиб в Хаттеме.
— Враки, — заявил я, скорчив недовольную мину. Никогда не мог спокойно на слух воспринимать традиционное гамашево издевательство над моим прозвищем. С чего он начал коверкать такое звучное «Фёст», уже и не вспомнить. Ведь только мы вдвоем знали, что на самом деле смысл не в английском слове First (первый), как думали многие. Это имя героя одного моего любимого фильма. Я когда-то также нес людям искусство и просвещение, разве что из иных культур. Хотел сделать свой мир добрее и лучше. Но мир этого не понял, и чуть не сделал меня. Вовремя успел тогда сообразить, как беспроигрышно выйти из опасной ситуации. Возможно, Гамаш, каждый раз пренебрежительно произнося «Фирст», таким образом выражал свой внутренний протест. У него было свое особое мнение насчет искусства.
— Ну ка, подойди поближе, — проговорил хозяин, недобро щуря глаза. — Дай хоть получше разглядеть тебя. А то больно ты изменился, Фирст.
— Да я это, — сделав шаг вперед, приготовился в случае чего мгновенно нырнуть в растущие у забора чахлые кусты крыжовника. — И когда ты, наконец, оставишь свои издевательства? Хоть раз бы назвал меня правильно. Упрямый ты, дед Га. Даже постарел, вроде.
Лицо хозяина вдруг расплылось в радостной улыбке.