— Тогда слушайте. Вы ведь, кажется, тонзурованы?
— Было дело, — вздохнул Дени, — но тонзура давно заросла.
— Это я вижу. Но, будучи духовным, вы ведь составляли проповеди?
— Разумеется.
— Тогда немедленно бегите на улицу Бак, в миссию. Там для вас найдется работа.
На улице Бак было шумно; взад и вперед бегали люди, паковали какие-то ящики и свертки. Человек в черном камзоле и очках, к которому направили Дени, был миссионером, отбывающим в Мозамбик для обращения туземцев в католичество.
Черный человек с сомнением посмотрел на Дени.
— Дело крайне спешное. Через два дня отъезд. Могли бы вы к этому времени сочинить шесть проповедей?
Только шесть? Да он готов хоть двадцать шесть!
Он робко спросил:
— А… какова будет плата?
— Если справитесь к сроку — триста экю4.
Триста экю!.. Целое состояние для человека, которому не на что купить хлеба…
Без лишних слов Дени отправился к себе на мансарду. И вот сомневающийся в бытие божьем сочиняет за сутки шесть отличных проповедей, в которых строгий заказчик не в состоянии изменить ни знака!..
Триста экю — изрядная сумма, и растянуть ее можно-было бы надолго.
Но Дени не умеет растягивать. Да и не хочет. После длительного воздержания — несколько дней веселого пира. Затем он берет к себе на чердак двоих бездомных, с которыми делит свой рваный тюфяк и остатки от заработанных экю…
Нужда снова стучит к нему в дверь.
Проповедей больше никто не заказывает.
Но тут подворачивается еще более удивительный случай, которым грех не воспользоваться…
У мэтра Дидье, среди его парижских знакомых, которым он поручил негласно наблюдать за сыном/был дальний родственник кармелит, брат Ангел, родом из Лангра. Это был жадный и хитрый монах, метивший на высокую должность в одном из кармелитских монастырей. Дени иногда заглядывал в его обитель, но у алчного брата разжиться было трудно: на душеспасительные советы тот был горазд, на деньги же — страшно прижимист. Ничего не мог вытянуть из него бедный Дидро.
И вдруг его осенила идея.
Он заметил, как брат Ангел печется о судьбах своего ордена, как он опечален, что все меньше находится желающих вступить в стены кармелитского аббатства.
О, на этом можно было неплохо сыграть!
В следующее свое посещение Дени с самым невинным видом заявляет, что он устал от рассеянной жизни и понял всю ее бессмысленность. Он хотел бы обрести тихую пристань, дабы предаться постам и молитвам, и тем спасти свою грешную душу…
Брат Ангел в восторге.
Он сразу соображает, сколько можно будет вытянуть денег из богатого и богобоязненного мэтра-Дидье, если бы удалось обстряпать это дельце!
— Друг мой, — проникновенно говорит он, — вы ищете обитель? Найдете ли вы лучшую, чем монастырь кармелитов? Наш орден славен своим благочестием — вы получите у нас все, чего ищет ваша душа!
Дени делает вид, что погружен в раздумье.
Да, может, брат и прав. Он почти убедил. Действительно, лучшего убежища, пожалуй, не найти… Но — он должен быть откровенен с братом — есть обстоятельства, которые мешают ему вступить в орден. Во-первых, это долги; может ли он распрощаться со светом, не уплатив их? Затем — это женщина. Он краснеет от стыда, но должен признаться, что состоит в греховной связи. Может ли он бросить несчастную, не предоставив ей некоторой денежной компенсации за утраченную любовь?..
Такие признания нравятся брату Ангелу уже гораздо меньше. Физиономия его становится постной, и он начинает хмуро перебирать четки.
Дени поднимается:
— Я вижу, дорогой брат, что опечалил вас своим рассказом. Я не хочу доставлять вам лишних затруднений и потому исчезаю.
Кармелит спохватывается. Он делает протестующий жест. Он боится упустить нового приверженца ордена. '
— Вы меня не так поняли, друг мой. Разумеется, орден готов пойти на известные издержки. Сколько вам нужно, чтобы уплатить долги?
Вот это другой разговор! Дени называет сумму, получает ее и, торжествуя, уходит.
Брат Ангел с нетерпением ждет свою «жертву».
Но «жертва» и не думает возвращаться, пока не истрачены деньги. Только тогда Дени снова приходит к брату.
— Хвала господу, сын мой, — с облегчением вздыхает монах, — итак, вы готовы к вступлению в орден?
Лицо вступающего грустно и слегка помято, вероятно, от вчерашней попойки.
— Не совсем, дорогой брат, — печально говорит он. — Взгляните на меня: я бос и гол. Как же могу я прийти в столь почитаемый монастырь, — не имея даже целой рубашки? Войдите в мое положение и ссудите деньгами на приобретение необходимого. Минует время, и отец воздаст вам сторицей!