Все это, конечно, разочаровывало: его интересовала Россия, а не кривляющиеся на французский лад царедворцы.
Но зато сама императрица…
Здесь Дени Дидро, который считал себя превосходным оратором, в первое время не смог найти нужных слов…
Отправляясь в Россию, он представлял себе официальную часть встречи примерно так.
Он прибудет в столицу. По прошествии какого-то времени его представят Екатерине, и он сможет лично поблагодарить ее. Месяц спустя она, возможно, даст ему аудиенцию. Еще через месяц он попрощается с ней и отбудет на родину.
На деле же все произошло совершенно иначе.
И самое поразительное: встреча императрицы и ее библиотекаря обошлась вообще без всякой официальной части.
Его привели в рабочий кабинет Екатерины.
Она вошла, высокая, статная, скромно одетая, расточающая улыбки и благоволение.
Он изогнулся в придворном поклоне.
Она засмеялась и жестом руки указала на кресло возле себя.
Сидеть в присутствии коронованной особы! Это казалось непостижимым!
Но он сел.
И дальше все было так просто и естественно, что он сразу же забыл придворный этикет. И потом он приходил в кабинет Екатерины ежедневно без предупреждения, в любое время с трех до пяти, и всегда был принят и удостоен беседы, не стесненной никакими условностями света.
«Ваш Дидро, — писала Екатерина своей парижской корреспондентке мадам Жофрен, — человек необыкновенный. После каждой беседы с ним у меня бока помяты и колени в синяках. Я была вынуждена поставить меж ним и собою стол, чтобы защитить себя от его жестикуляции…»
Конечно, это умышленное преувеличение.
И все же сначала Екатерина повела себя так, что Дидро перестал чувствовать скованность, обычную в подобной ситуации, и обращался со своей собеседницей, словно бы с одним из друзей в салоне Гольбаха: он громко говорил, называл ее «своей прекрасной дамой» и даже в пылу споров хватал императрицу за руки…
«В ней сочетаются душа Брута с обликом Клеопатры», — восторженно писал он друзьям. И еще: «…я понял, что был рабом в стране, именуемой родиной свободы, и стал свободным человеком в стране, именуемой пристанищем рабства…»
Искренний, наивный Дидро! Он наделял своими собственными качествами людей фальшивых и верил этим людям… до тех пор, пока не убеждался в их двуличии!..
Ему было позволено спрашивать обо всем.
И он широко воспользовался этим правом.
Горячо любивший жизнь и жадно интересовавшийся ею, Дидро хотел прежде всего узнать, как живут и чем дышат русские, каковы их политический строй, экономический уклад, их учреждения и институты. Он спрашивал Екатерину о численности населения империи и его национальном составе, о сущности взаимоотношений крестьян с помещиками и о торговле зерном, об экспорте и импорте, о конных заводах, о пошлине на табак и о многом, многом другом.
Она отвечала…
Прошло какое-то время, и философ стал понимать, что ведется некая странная игра в вопросы и ответы и что игра эта, по существу, не даст ему никакого материала для удовлетворения его любознательности; чем больше он спрашивал, тем меньше понимал.
Он спрашивал, например: «Какими привилегиями пользуются землевладельцы в России?» — и она отвечала: «По закону никакими, кроме права гнать водку…» Он спрашивал: «На каких условиях рабы обрабатывают землю для господ?» — и она отвечала: «Указ Петра Великого запретил называть помещичьих крестьян рабами…» Он спрашивал: «Не влияет ли на земледелие закрепощенность земледельческого сословия?» — и она отвечала: «Нет». Он настаивал: «Не ведет ли к плохим результатам невозможность для крестьян владеть землей?» — и она отвечала: «Я не знаю другой страны, где земледелец был бы более привязан к земле и домашнему очагу, чем в России… Впрочем, в каждом государстве есть свои недостатки, свои пороки, свои неудобства».