Мана быстро бежала по двору, от чего ее свободно спадавшие назад волосы развевались, а верхнее платье из атласа серого цвета, расшитое рисунком в виде воробьев, поднималось, открывая подол среднего лилового и нижнего желтого платьев. Пестрый пояс ее был повязан так, чтобы грудь оставалась открытой, что давало больше простора для движений. Высокое происхождение девушки выдавал нарядный гребень, усыпанный драгоценными камнями, небрежно воткнутый в волосы на макушке.
Касэн, один из самураев ее отца, стоял у двери, грозный и неподвижный в своем воинском облачении. Рука его лежала на рукояти катаны. Мана, пробегая мимо, покосилась на юношу. Тот не повернул лица в ее сторону, но бывало, что они обменивались не только взглядами, но и словами. Хотя обычно был очень молчалив и сдержан. Мана любила рассматривать его лицо. Оно было необычное – кожа светлее, чем у местных жителей, подбородок уже, скулы четко очерчены, нос прямой и аккуратный, губы чуть пухлые. Но самое главное – глаза! Они не были узкими, а наоборот, большими, светлыми. Его лицо не портил даже шрам на щеке. Не похоже, чтобы он был у юноши с рождения. И нанесен не оружием. Это скорее был след рваной раны. Иногда девушка думала, что же могло случиться с этим молчаливым молодым мужчиной когда-то. Ах, как же ей хотелось потрогать его густые, заплетенные в косу, темные волосы. Они выглядели очень мягкими. Но никогда в жизни она бы не посмела позволить себе большего, чем просто заговорить с ним или улыбнуться. К тому же однажды ей предстоит выйти замуж, и ее с раннего детства приучили заботиться о своей репутации. Она дочь кага-хана! Пусть и ведшая хозяйственные дела, и даже порой работающая не меньше прислуги. А он просто воин.
– Я нянчила ее в детстве. Увы, она была единственным ребенком, которого моя госпожа подарила своему супругу. Но теперь родится мальчик! – говорила одна из приближенных к Айяно женщин ее сестре.
Тетка надменно глядела из окна на деловито суетившуюся во дворе Ману. Ее собственная дочь в это время занималась тем, что рассматривала альбом с рисунками, принадлежавший Айяно Иоири. Шинджу улыбнулась краем рта, мысленно отмечая, что ее Ясу гораздо породистее и утонченнее этой девчонки.
… Несмотря на суматоху, царившую во дворце, Ихара вновь решил поговорить с господином. Тем более что Изаму сейчас казался как никогда спокойным и благодушным. Князь сидел на балконе дворца и глядел на видневшийся внизу, у подножия возвышенности, на которой стоял дворец, город – его владения.
Касэн неслышно, как могут только самураи, подошел к богато украшенному креслу кага-хана и после того, как тот кивнул ему, присел рядом на небольшую скамейку.
Когда юноша начал говорить, от волнения с ним произошло то, что всегда бывало в таких случаях. Буквы отчего-то не хотели формироваться в слова, будто специально цепляясь за язык. После нескольких попыток что-то сказать, Ихара замолчал, и его лицо стало напряженно-замкнутым. Он отвернулся в сторону.
– Я понимаю, чего ты хочешь... – медленно произнес Изаму Иоири. – Ты мне как сын, Ихара. Потому я сделал тебя не рабом, я сделал тебя самураем. За всю историю Японии лишь несколько европейцев были удостоены такой чести. Ты воин! А кем ты будешь там? Ты помнишь своих родителей, помнишь кто они? Прошло почти десять лет. Тебя давно мысленно похоронили. И многое там изменилось с тех пор. Поэтому я не отпущу тебя.
Затем князь рассказал, что скоро ему предстоит отправиться в долгий поход, и Ихара будет сопровождать его. Изаму угнетало, что чем старше становился юноша, тем больше он рвался в те чужие земли, откуда его привезли мальчишкой. Разве мог он что-то помнить? И разве было на земле место, более благословенное, чем княжество Канадзава?
Вечером Ихара достал свои записи, открыл их и стал просматривать. Когда-то, в своей прошлой жизни, он не очень любил учиться и, как и все дети, не мог усидеть на месте. А сейчас усвоенные тогда и уже почти стершиеся из памяти слова из разных языков, исторические факты, отрывки литературных произведений были единственными зацепками, были всем, что у него осталось от той жизни, всем, что он привез с собой в этот мир девять лет назад. Юноша нахмурился, напрягая память, и прошептал несколько слов на латыни. Это был отрывок католической молитвы. Здесь, в Японии, где все христианское подвергалось жестокому гонению, где были разорваны все связи с внешним миром, за эти слова, за этот язык и просто за воспоминания его могли бы не раздумывая казнить. Поэтому никто, ни одна живая душа не ведала, что он берег эти воспоминания…