— Плохое предзнаменование для помолвки, — произнес Гейвин, подходя к Аластеру. — Хочешь довести ее до конца?
— Теперь у нас нет свидетелей, кроме слуг, — сказала Эрминия, — кроме того, мне кажется, еще худшим знаком будет клятва, принесенная после случившегося с королевой.
— Боюсь, что ты права, — произнес Эдрик. — Просто какой-то рок, что удар хватил ее в тот момент, когда она вручала тебе подарок, Флория!
— Я не суеверна, — ответила та. — Думаю, нам надо завершить обряд. По-моему, наша царственная госпожа не обидится на нас за это. Даже если это было последнее доброе дело, которое она сделала…
— Упасите нас боги! — почти в один голос воскликнули Эрминия и Эдрик.
Конн все думал о доброй маленькой старой женщине и о короле, столь внезапно ставшем ему таким близким и любимым, назвавшем его «дорогой мальчик», даже в горе не забывшем услать его в дом, чтобы тот не мок под дождем.
— Думаю, продолжать обряд в такой момент было бы проявлением неуважения, — произнес Эдрик, виновато посмотрев на дочь. — Но на свадьбу мы созовем всех, кого только можно. И произойдет это… — Он посмотрел на Эрминию. — Когда? Летом? Или зимой?
— В середине зимы, — сказала Эрминия, — если молодые не возражают. Как вы, Аластер, Флория?
Оба кивнули головой.
— Значит — зимой.
Аластер уважительно поцеловал Флорию, как и положено целовать невесту в присутствии посторонних.
— Скорей бы настал этот день, когда мы навеки соединимся, — с чувством произнес он. Подошел Гейвин и поздравил их.
— Господи, кажется, сколько воды утекло с тех пор, когда мы Аластером гонялись за тобой по саду с пауками и змеями, — заметил юноша, — а ведь на самом деле прошло лишь несколько лет. Ты заметно похорошела с тех пор, Флория, а драгоценности идут тебе гораздо больше, чем передник с оборочками. Госпожа… — он поклонился Эрминии, — я промок до нитки. Не позволите ли вас покинуть?
Эрминия очнулась от тяжелых дум.
— Не говори ерунды, Гейвин. В этом доме ты все равно что родной. Поднимись наверх, Конн или Аластер найдут тебе сухую одежду, а потом мы все вместе пойдем в сад и попьем горячего бульона или чаю.
— Да, — добавил Аластер. — А с рассветом я отправляюсь в Хамерфел.
— Мама, — умоляюще обратился к Эрминии Конн, — скажи ему, что он делает глупость! Он ведь совсем не знает ни гор, ни дороги до Хамерфела.
— Тогда чем скорее я все это узнаю, тем лучше, — возразил Аластер.
Конну пришлось признать правоту его слов, но он не хотел сдаваться.
— Люди не знают тебя и не будут подчиняться, они привыкли ко мне.
— Что ж, им придется привыкнуть ко мне, — сказал Аластер. — Оставь, брат. Это мой долг, и настало время его исполнить, плохо, что я не сделал этого раньше, но лучше сейчас, чем никогда. Кроме того, мне хотелось бы, чтобы ты остался здесь и позаботился о матери. Она только-только вновь обрела тебя и будет переживать, если так скоро вновь разлучится с тобой.
Конн понял, что не сможет переубедить брата, не создав впечатления, будто он продолжает претендовать на титул герцога Хамерфела, или не желает заботиться о матери, или уклоняется от поручения, которое возлагает на него его старший брат и господин.
Тут слово взяла Эрминия:
— Я не хочу отпускать вас туда, но я понимаю, что это необходимо, и к тому же, Конн, мне кажется — Аластер прав, ему давно уже пора начать выполнять обязанности по отношению к своим людям. А если рядом будет Маркое, вопрос повиновения отпадет сам собой, поскольку тогда люди будут точно знать, кто он такой.
— Да, разумеется, ты права, — в конце концов согласился Конн. — Тогда тебе лучше взять мою лошадь. Она — горской породы, твоя кобыла будет спотыкаться на крутых тропах и падет от холода в первую же ночь. А моя пусть неказиста, но без труда доставит тебя в любое место.
— Что? Чтобы я сел на эту толстокожую клячу? Да это все равно что ехать верхом на осле! — со смехом произнес Аластер. — Не дай бог меня кто-нибудь на ней увидит.
— Зато в горах, братец, ты обнаружишь, что ни о человеке, ни о лошади нельзя судить по наружности, — сказал Конн, до смерти обиженный этим бесконечным спором с братом. — Моя лошадь специально выведена, чтобы выжить в горах. Кстати, от твоего наряда останутся одни лохмотья. Все-таки я считаю, что мне лучше ехать с тобой и показывать дорогу.
— Это исключено, — произнес Аластер, но его мысли были абсолютно прозрачны для Конна:
«Маркос до сих пор считает Конна герцогом и своим господином, если Конн будет там, мне никогда не добиться от него полного подчинения».
На это Конн мягко заметил:
— Ты ошибаешься насчет моего приемного отца, Аластер. Когда он узнает правду и увидит татуировку, которую собственноручно сделал на твоем плече, он окажет тебе поддержку.
Аластер импульсивно обнял его.
— Если бы весь мир состоял из таких же честных людей, как ты, брат, мне было бы не так страшно. Но не могу же я вечно прикрываться твоей силой и честью, я должен сам, без посредников, встретиться с моими подданными. Так что, брат, доверь это дело мне.
— Если ты уверен, что должен поступить именно так, тогда не смею тебе мешать. Ну что, берешь мою лошадь?
— Я от всей души благодарен тебе за предложение, — с искренней теплотой произнес Аластер, — но боюсь, что она не сможет скакать так быстро, как мне того бы хотелось.
При этих словах в комнату вошел Гейвин Деллерей, в одном из старых плащей Конна, висевшим на нем мешком. Волосы он вытер полотенцем, и они торчали во все стороны. Более разительный контраст с щегольским видом, который он имел еще несколько минут назад, трудно было представить. Он сказал:
— Хотел бы предложить отправиться с тобой и показать дорогу, но, к сожалению, знаю ее немногим лучше твоего. Но если мои услуги могут тебе пригодиться, Аластер, либо здесь, либо в Хеллерах…
Конн улыбнулся при мысли о том, как изнеженный и привыкший к комфорту Гейвин будет чувствовать себя на горных дорогах.
— Раз уж он не принял мою помощь, ни как проводника, ни как родного брата, то от твоей он и подавно откажется, — даже несколько грубовато сказал он, но потом подумал:
«Гейвин, по крайней мере, не представляет угрозы власти Аластера в Хамерфеле».
Аластер улыбнулся и, опустив одну руку на плечо Конну, другую Гейвину, заявил:
— Думаю, мне следует ехать одному. Защита мне не нужна, но искренне благодарен вам за предложенную помощь. — Повернувшись к Эрминии, он добавил: — Мама, мне нужна самая быстрая лошадь из нашей конюшни. Хотя на самом деле мне бы сейчас волшебного коня из сказок, что ты рассказывала мне в детстве. Мама, не могла бы ты с помощью ларана побыстрее перенести меня в Хамерфел?
— Мой ларан к твоим услугам, сынок, — ответила Эрминия и протянула руку Эдрику Элхалину. — Разумеется, ты можешь взять любую лошадь из моей конюшни, но я согласна с твоим братом: лучший вариант для тебя — его лошадь. Гораздо проще придать с помощью ларана силы коню, приспособленному к горному климату, и, возможно, мне удастся превратить его в того самого волшебного коня.
Конн кивнул, и Аластер поднялся по лестнице в комнату, некогда служившую ему детской. Там стояли его игрушки: несколько искусно вырезанных деревянных солдатиков и старая плюшевая кукла, с которой он засыпал, когда ему было семь лет. Кроме того, в углу, возле окна, стояла его лошадка-качалка.
Тут он вспомнил, сколько лиг проскакал на ней в детстве, вцепившись в крашеную деревянную гриву; в том месте, где его вспотевшие маленькие пальчики держались за холку, краска облупилась. Он посмотрел на игрушечных солдатиков и рассмеялся, представив, как мать оживляет их и посылает ему на подмогу игрушечную армию. Если бы это было в ее власти, она бы так и поступила.
Сейчас ему вспомнилось, как часто садился он в детстве на лошадь-качалку и все скакал и скакал, всегда на север, ища дорогу на Хамерфел. Однажды он чуть было не спалил дом, набрав целую сковороду углей из очага. После чего ему строго-настрого запретили близко подходить к жаровне, но, с другой стороны, и не наказали, потому что он не переставая бормотать сквозь слезы: