В первый день брака угощен был и весь народ, стечение которого было бесчисленно; для него выставлены были многия бадьи с вином и пивом и разные яства. Сей народ, толико уважавший достоинство патриаршее, в сии дни с великим смехом забавлялся на счет оного. Народ говорил тогда с великим смехом: «Патриарх женился? Патриарх женился!». Другие с ковшиком вина или пива кричали: «Да здравствует патриарх с патриарщею!» и проч.
Забавы сии продолжались с 1 января по самый февраль месяц».
В 1702 году совершена была свадьба шута Шанского. Весь всепьянейший собор был налицо. Свадьба совершена была с выполнением мельчайших обычаев старины; опаивали между прочим горячим вином, пивом и медом с неотступными просьбами и поклонами. «Ваши предки, — шутил Петр, обращаясь к поборникам старины, — употребляли эти напитки, а старинные обычаи всегда лучше новых.»
И современники, очевидцы Петра и его дел, стали верить фантазии и создаваемым ею образам больше, чем реальным впечатлениям. Последние были дальше от московского миропонимания, чем апокалипсические бредни и легендарные гипотезы.
По возвращении Петра из-за границы все чаще и чаще в речах москвичей о царе стал проскальзывать взгляд, что он не похож на настоящего царя, что его царственные предшественники так не поступали, что Петр — царь не настоящий. Это, если можно так выразиться, ощущение чего-то чуждого в царе естественно вызвало потребность объяснить, почему русский царь стал больше похож на немецкого мастера, чем на великого государя, скорее выглядел «лютером» и «последователем католического костела», чем православным христианином. И эта психологическая потребность разрешить загадку нашла себе удовлетворение в двух распространеннейших легендах, удовлетворявших людей неодинаковых по трезвости взгляда категорий. Оппозиционеры с более реальными воззрениями приняли легенду о том, что Петр — не настоящий сын царя Алексея, а подмененный немчин, люди с мистическою настроенностью объясняли странности Петра тем, что он — новоявленный антихрист. Были и такие, которые преломляли свои удивленные взоры сквозь призму обеих легенд, объясняющих загадку Петра.
Мы сначала остановимся на выяснении первой легенды. Она имела свои варианты. Самым распространенным из них был рассказ о подмене ребенка царя Алексея Михайловича на немчина, сына Лефорта. Один монах рассказывал своему собеседнику:
«Надь нами царствует ныне, — говорил он, — не наш государь Петр Алексеевич, но Лефортов сын. Блаженной памяти государь царь Алексей Михайлович говорил жене своей, царице: «Ежели сына не родишь, то учиню тебе некоторое озлобление…». И она, государыня, родила дщерь, а Лефорт сына, и за помянутым страхом, втайне от царя, разменялись — и тот Лефортов сын и ныне царствует!». Этот рассказ повторяли в самых отдаленных и разнообразных концах русской земли. Другой вариант, оставляя сущность первого, указывает только на другой момент подмены: не во время рождения, а во время путешествия за границу немцы заменили настоящего Петра, сына Алексея Михайловича, немчином.
«Наш государь, — рассказывали в народе, — пошел в Стекхолм или, по другому варианту, в Стекольное царство (Стокгольм), а там его посадили в заточение (по другим — в бочку), а этот, что ныне царствует, не наш государь, Петр Алексеевич, а иной — немчин…»
Этот вариант, по видимому, принадлежал москвичам, которые помнили бойкого сына царя Алексея, разгуливавшего со своими потешными по улицам Москвы. Несмотря на его любовь к Немецкой слободе, в нем все же москвичи не могли видеть того отчуждения от всего русского и прямой ненависти к Москве, какие круто проявил возвратившийся из-за границы государь, отвергший жену, заливший Москву кровью и с места в карьер начавший обстригать благочестивые бороды и творить иные издевательства над православными. И, правду сказать, момент для создания легенды был самый подходящий, потому что со времени возвращения Петра из путешествия поведение его действительно круто меняется.