Но когда он вошел, увидел, что над хронометром наклонилась мать. Она обернулась:
— Это откуда у тебя?
— Гаймуратов приезжал, привез… — нехотя сказал Егор.
— Что, в подарок?
— Да, вроде…
— Что значит «вроде»?
— В общем, мне. Насовсем.
— Но это же очень дорогая вещь. Корабельный хронометр, я знаю…
— Конечно, дорогая, — не удержался Егор. — Это хронометр Анатолия Нечаева.
— Я так и думала, — тихо сказала Алина Михаевна.
— А что такого?
— Да нет, ничего… — Она ушла и уже из другой комнаты громко сообщила: — Егор, я договорилась о продаже машины.
— Ну и прекрасно.
— Нужно твое согласие…
— Сколько угодно. — Он почувствовал в своем тоне лишнюю ощетиненность, сказал помягче: — Чем скорей, тем лучше. А кому?
— Не знаю пока… Андрей Данилович сказал, что нашел покупателя.
— Кто сказал?
— Ну… Пестухов.
— А ему-то что надо?
— Помогает… Он был другом отца.
— Неужели? — не выдержал Егор.
— Да! И не забывай, что теперь это наш единственный друг.
— Ну-ну… — сказал Егор.
Встреча с «единственным другом» произошла через пять дней.
У восьмиклассников в тот день было всего три урока, потому что школа готовилась к демонстрации. Погода стояла совершенно летняя, уже проклевывались почки. Великанский термометр на теневой стороне многоэтажного Института связи показывал двадцать три градуса. И настроение было празднично-каникулярное — послезавтра Первомай.
В таком настроении пришел Егор домой, без куртки и шапки, в расстегнутом пиджаке. Открыл бесшумный замок своим ключом и услыхал в комнате голоса.
Алина Михаевна и Пестухов сидели у накрытого стола. Мать что-то с быстрым, нервным смехом говорила Пестухову, а он часто кивал и ладонью мягко похлопывал по ее открытой до локтя руке.
— Здравствуйте, Андрей Данилович, — отчетливо сказал Егор. — Я не помешал?
Пестухов дернулся, убрал руку под скатерть, сел прямо. Заулыбался:
— О, Егор… Викторович. Какой ты рослый стал.
Ничего глупее сказать он не мог.
Мать суетливо спросила:
— Горик, ты откуда? Так незаметно вошел…
— Из школы, вестимо… Замок хорошо смазанный.
Пестухов торопливо распрощался.
Алина Михаевна вошла в комнату к Егору. Он сидел на тахте и слушал, как тикает хронометр.
— Андрей Данилович уже совсем договорился с покупателем, — напряженно сказала мать.
— Андрей Данилович мужик быстрый…
— Горик… Не понимаю, почему он тебе так не нравится.
Не поднимая лица, Егор проговорил:
— Мне не нравится другое…
— И… что именно?
Понимая, что нельзя это говорить, и зная, что все равно молчать не сможет, Егор тяжело сказал:
— Как ты быстро забываешь… Сперва Нечаева, потом…
Мать ударила его по щеке, по другой. И еще… У Егора мотнулась голова, но он не закрылся, продолжал сидеть так же. И лишь когда мать заплакала, медленно встал.
— Вот так. Сразу решили все вопросы…
Мать сквозь слезы выговорила:
— Ты думаешь… мне легко? Ты хоть раз меня спросил?.. А ты понимаешь, что мы совсем одни? Что так, как раньше, мы жить не сможем?
— А ты хочешь жить, как раньше? — искренне удивился Егор.
Мать перестала плакать. Несколько секунд они, словно очнувшись, смотрели друг на друга. Егор переступил на ковре:
— Я пойду… Мне к Юрке Громову надо, насчет билетов по русскому…
На самом деле он хотел попросить у Юрки велосипед и погонять по улицам. Просто так, проветрить голову. Или пойти с Юркой в кино, если есть на афишах что-нибудь подходящее. Но когда Егор вышел из-под арки на улицу, он увидел, что ему навстречу шагает по солнечному асфальту Ваня Ямщиков.
Ваня заметил Егора издалека, заулыбался и двинулся вприпрыжку. Он был одет уже по-летнему, в новых зеленых шортах, в рубашке с короткими рукавами — ярко-желтой, вроде одуванчиков, что вовсю цвели у заборов и фундаментов. Тоненький такой и жизнерадостный… Правда, в улыбке мелькало смущение, а в прыжках была чуть заметная скованность. Егор понял Ванюшку: вспомнил себя такого же, когда согревшимся весенним днем, словно желая поторопить приход настоящего лета, скидываешь осточертевшую шерстяную форму и выскакиваешь на улицу вот такой голорукий, голоногий — первый раз в году, раньше других. И сердце колотится от смеси чувств: радостной легкости, какой-то стыдливой беззащитности и в то же время дружеской доверчивости, с которой отдаешь себя солнцу и долгожданному теплу…