Источник бил внизу под обрывом, в соседней бухточке. Надо было пройти долгой жаркой тропинкой, заросшей полынью, спуститься по врезанным в глину ступенькам, кое-где даже проложенным обрезками досок. И там, из голубоватой глины, лились холодная струя. Вода была невкусная, железистая. Но другой всё равно не было. Вёдра тетя Свете поднимать не разрешала, а дала два молочных бидона, и маленькую кастрюльку на веревочке для Андрейки. Воду таскать — это была теперь их работа.
— Не спешите, зайчата, целый день на это есть! — напутствовала их тётя Тамара. На электричество она больше не надеялась и потому соорудила плиту из кирпичей перед крыльцом. Фонтан тоже бомбили, так что кирпичи надо было таскать всего лишь за полкилометра. Их на разбитых дачах было валом, как и обломков дерева, которые шли на топливо.
На этой кирпичной печке тётя сооружала замечательные блюда: смородинные кисели, оладышки из кукурузной муки с крыжовником, какие-то компоты, а когда подошло время для шелковицы — то даже и варенье. Света с Андрейкой бессовестно ели досыта, а тетя Тамара только радовалась:
— Ой же, какие вы у меня стали красавчики!
Гав на даче затосковал: то ли от мамалыги, то ли от крыжовника. Такая громадина, как ни крути, требовала мяса, а с этим было всего сложнее. Он стал скулить и проситься с дачи: не привязывать же его было, в самом деле! Пес вольный, сам в собаки навязался, может, сам что-то и раздобудет. Света чмокнула его в нос и отпустила:
— Гуляй, Гавчик!
Он пропадал полтора дня и вернулся с круглыми боками и стыдливой миной. Что он жрал, он, разумеется, не рассказывал, но явно был доволен, что этого с него и не спрашивают. А столько убитых лошадей лежало на дорогах, и не только лошадей, что Света ни капельки не огорчалась на отсутствие у собак дара речи. Этот дар и для людей в последнее время оборачивался непонятно чем.
Например, вернулся на дачу сосед тети Тамары, тот, у кого были яблони-скороспелки. Со всей семьей и ещё с друзьями, чей дом на Ольгиевской разбомбило. Он был такой очкастый дядечка, с бровями домиком и мопсиковым лбом, ужасный интеллигент, и дети его были тихие, с толстыми белыми щеками, и тоже в в очках. И каждую фразу он начинал с "позвольте". Так он и со Светой говорил:
— Позвольте, это та самая Светлана? Очень, очень рад познакомиться! Премного о вас наслышан… — и прочие такие взрослые и бессмысленные вещи сыпались из него, как из управдома Зуйкова, но на старомодный манер. Как в любимых мамой романах Крашевского с польскими буквами: только когда забыть, что они польские, они начинали складываться в полупонятные слова. "Проше пани", например, или "як Бога кохам".
Но стоило ему поговорить с тётей Тамарой — и она уже рыдала на своем топчанчике, куда переселилась с кровати с шариками. Как мама от тех романов. И Света, осторожно ступая по половичку вымытыми без напоминания на ночь ногами, перебегала к ней, и лезла под полосатую скатерть, бывшую теперь простыней:
— Тёть Том, ну что? Он вас обидел? Он за яблоки передумал, да? И сердится, что мы столько съели?
А тетя прижимала её к сладко пахнущему плечу и, забыв непроходимую пропасть между взрослыми и детьми, жарко шептала:
— Вы ж меня спасли, деточки мои, зайчики, а я ещё, дура, думала, что я вас спасаю! Светик, ведь никто, ты понимаешь, никто, ни один не спасся!
И Света, из невнятных слов (когда взрослые плачут — они ничего не упрощают, а, наоборот — усложняют как попало), должна была понимать: пароход тот самый, на котором ей обещали место, подорвался на мине не выходе из залива, а тётя Тамара на нем бы была, если б не затруднения с документами детей. Потому что доказать родство почти невозможно, а если через врага народа — то совсем невозможно, а оформлять опекунство или усыновление времени не было. И вот пароход отчалил без них, и затонул, а они все живы, и завтра будут варить варенье из жорделей, это такие дикие абрикосы вдоль дороги, и слава Тебе, Господи, за детей, что Ты послал во спасение от того парохода и от той мины. И аминь, и завтра пойдем за жорделями, а мама вернется, и все вернутся, и заживем — пир горой!
Андрейка с утра идти за жорделями не пожелал: он нашёл пещерку в обрыве и хотел там играть в разбойника. И сейчас он перенесёт туда сокровища и всякую еду, и пускай тётя Тамара даст ему одеяло, а лук и стрелы у него у самого есть. Тётя рассмеялась и одеяло дала.
— Беги, разбойник!